Олег Хафизов - Дуэлист

Мы расположились на бурке под огромным развесистым дубом, в присутствии двух секундантов, которые также прикладывались к стаканам, так что наш бой можно было отнести к duel carree 4 4 (Франц.) Четверная дуэль , до тех пор, пока мой арбитр Полубесов не захрапел с открытым ртом, а шведский свидетель не отбежал к кустам, где и завалился в безжизненном виде. Ролю патронов играли шесть серебряных стопок размером с наперсток, которые шведский воин случайно возил в своей седельной торбе. Наполненные ромом стопки расставлялись на бурке, и мы метали жребий на право первого «выстрела». Затем противник, которому повезло (или напротив), бросал на бурку игральную кость, которая случайно завалялась в моем кармане. По количеству выпавших очков надлежало выпить без перерыва от одного до шести наперстков рому. После чего опустошенные наперстки пополнялись, и наступала очередь метать другого дуэлиста.

При слове «наперсток» я вижу ироническую улыбку на губах моих юных слушателей. И я готов простить их самонадеянность, если только кто-нибудь из них не пожелает скрестить со мною шпаги в этом опаснейшем из поединков. Дело в том, что крепкие напитки, употребляемые в большом количестве мизерными дозами, оказывают на мозг гораздо более губительное действие, чем опрокинутый залпом кубок вина. Старшие из вас, наверное, помнят знаменитое pari Алябьева, который выпил одним духом из горла бутылку рома, сидючи со свешенными ногами на подоконнике четвертого этажа. Я сам проделывал этот фокус не однажды, и он заключается в том, что сильное опьянение начинает действовать только через несколько минут, за которые вы, во всяком случае, успеваете спрыгнуть с окна и добраться до дивана. Напротив того, наперсточные возлияния впитываются в кровь мгновенно и насыщают мозг тяжелым, стойким, длительным хмелем, который невозможно изгнать ни рвотой, ни ледяной водой.

В начале поединка мне по обыкновению везло. Как опытный картежник, я вел мысленный подсчет очков, и выходило, что против моих семи капитан Мульм опорожнил дюжину. Он заметно покраснел и охмелел, но держался молодцом. Я предчувствовал скорую победу и предложил моему визави фору три рюмки. Мой расчет был прост. Сейчас я ещё достаточно тверд, а когда наступит кульминация, я могу перевести эти три очка на Мульма. Каждый бывалый пьяница знает, что человека валит с ног не бочка вина, но последняя рюмка, выпитая сверх неё. Это и будет мой coup de grace 5 5 (Франц.) Удар милосердия, добивающий удар .

– Вы очень любезны, граф Теодор, но я ещё выпью за ваше здоровье по окончании поединка, – ответил капитан Мульм и неожиданно громко икнул.

После этого самонадеянного заявления Фортуна стала от меня отворачиваться. На девятнадцатой рюмке я сбился со счета и стал зажмуривать один глаз, ибо количество шведских капитанов с другой стороны бурки кратно умножалось. Полубесов, который поначалу посмеивался над нашей блажью в надежде, что мы не в состоянии нанести бочке серьезного ущерба, обеспокоился не на шутку и стал уговаривать меня по-русски разлить по манеркам хотя бы часть драгоценной жидкости, пока не поздно. Я был в кураже и по-русски же ему отказывал. Тогда наши секунданты посовещались и предложили каждому из нас подтвердить свой боевой дух стоянием на одной ножке.

Поднимаясь с бурки, Мульм заметно качнулся, но затем собрался с мыслями, утвердился и продержался даже несколько сверх положенного времени. Я же во время его упражнений ожидал своей очереди стоя и успел совладать с головокружением. Поза цапли далась мне настолько легко, что я её усложнил наклоном туловища вперед, оттягиванием левой ноги, разведением рук и петушьим криком.

– Браво, мосье Теодор! – воскликнул шведский капитан, награждая меня рукоплесканием. – Я по-прежнему уверен в превосходстве Швеции, но отныне готов поставить Россию на второе место в мире. Что же касается датчан, они кажутся мне самыми хитрыми, тупыми и жадными людьми на планете.

– Господин капитан не имел удовольствия сталкиваться с хохлами? – поинтересовался я.

– Как же, это разновидность русских.

– Я также полагал, что шведы и датчане – одно племя.

– Так же как англичане, ирландцы, шотландцы и жители Уэльса, что бы они о себе ни мнили.

– Поляки, богемцы, словенцы, сербы и все жители Балкан, как бы они себя ни называли.

– Равно и все негры, эфиопы, арапы, бушмены, готтентоты и карликовые лесные жители пигмеи.

– Как я вас понимаю, друг мой! – воскликнул я в порыве дружелюбия. – Ведь для меня что русский, что татарин, что ирокезец одинаково хороши, если они хороши со мной.

– А я больше всего на свете люблю русских и даже желаю им победы в войне. Да-да! Пора вам сбить спесь с нас, этих самодовольных шведских свиней!

В знак приязни мы расцеловались и обменялись мундирами. И это было последнее воспоминание того поединка, которое мне удалось вызвать в памяти.

Ибо вслед за этим я очнулся в незнакомом месте, напоминающем просторную землянку, на раскладной койке под портретом шведского короля Густава IV Адольфа. И надо мною склонились три мужчины в синих куртках с черными ремнями, с голубыми глазами и ярко-рыжими волосами. Даже после бочки рома в этих людях нетрудно было распознать шведов. К тому же один из них, в офицерских эполетах, произнес какие-то шведские слова, в которых я угадал вопрос:

– Кто вы такой?

– Их бин Толстой, – отвечал я на том языке, который, по моему мнению, должен был быть понятен каждому просвещенному жителю Европы.

– Вы русский? – допытывался рыжий офицер (хотя, как я уже сказал, его товарищи, равно как и большая часть состава этой армии, были той же масти, и напоминать о цвете их волос, пожалуй, так же излишне, как уточнять цвет каждой лесной белки).

– Я немец на службе российского императора, – схитрил я на всякий случай.

То, что я все-таки представитель цивилизованной нации, а не славянский варвар, несколько смягчило моего дознавателя, и он, по крайней мере, отцепился от моего плеча. Я свесил обутые ноги с койки и провел рукой по голове, испытывающей какое-то странное ощущение. На моей голове была пышная шапка капитана Мульма.

– Вы решили вступить в шведскую службу? – спросил швед, взглядом своих чистых глаз сверяясь с товарищами.

– Варум? – пришла моя очередь удивиться. – Как я могу служить одновременно двум государям, ведущим друг против друга войну? Что если Густав IV Адольф прикажет мне провести против русских рекогносцировку, а Александр I в это время прикажет атаковать? Как исполнительному офицеру мне останется только истребить самого себя.

Мой софизм, облеченный в уродливую форму чужого языка и не вполне ясный мне самому, привел шведского офицера в полное недоумение.