Олег Хафизов - Дуэлист

И в такое-то гиблое место пылкий Американец был сослан вскоре по окончании своей кругосветной одиссеи.

Пока мой мятежный приятель занимался военными экзерцициями на плацу и амурными – в танцовальном клобе городка Нейшлота, мирное утро Александрова царствования подошло к концу. Российская армия выступила против Наполеона и одерживала одну победу за другой, согласно официальным реляциям. В моду вошел патриотизм и les sarafans. Восторгаться, как прежде, корсиканским узурпатором стало неприлично. В Москве не сомневались, что в самом скором времени ученики Суворова во главе несравненной храбрости русских полков установят в Европе мир и порядок. Как вдруг, с огромным опозданием, чрез европейские газеты, стали доходить слухи, что мы разбиты. И это не частное поражение, какое бывает у любого полководца, в любой войне, а полный и генеральный разгром всех русских сил во главе с самим императором, который не мог остановить своих бегущих воинов и плакал от бессилия. Вошло в обиход неприятное, носастое словечко Аустерлиц.

Русские недоумевали: как, мы не успели ещё погеройствовать, а уже стоим посреди Европы оплеванные. В обществе царило не столько уныние, сколько бессильная ярость. И уже собирали по деревням мужиков, учили их маршировать, жонглировать ружьем, упаковывать ранец, правильно застегивать ремни, драить пуговицы и мелить какие-то дурацкие снурки для того только, чтобы отвести их в другой конец Европы и за несколько часов превратить в истерзанные трупы.

С год понадобилось для того, чтобы собрать столько людей, лошадей, сукна, повозок, ядер, зерна и прочего добра, сколько, по мнению специалистов, нужно для хорошей, исторической годовой битвы. Правда, очень много хороших, молодых и храбрых людей убили в прошлый раз, но по углам России сыскалось ещё очень много терпеливых, сильных, послушных людей, и ещё не на один раз. Снова русская орда выступила в поход. И снова стали объявлять, что русские одержали над французами несколько мелких, но очень приятных предварительных побед. А, наконец, и одну важную, решительную победу в битве при Прейсиш-Эйлау, такой длительной, страшной и жестокой, какой не бывало со времен Александра Македонского. И опять говорили, что храбрее и терпеливее русского солдата нет в целом свете, и это, наконец, признал сам Наполеон. Как вдруг оказалось, что мы вновь кругом разгромлены и бежим, бросая оружие, но на этот раз совсем уже близко от наших границ. А Наполеону ничто уже не мешает вторгнуться в наши пределы, и он бы это несомнительно сделал, если бы не крайнее истощение его ресурсов или какие-то гениальные соображения.

О баснословные времена, когда офицеров наказывали не отправкою на передовую, а содержанием в тылу! Американец был уверен, что операции русских войск в Богемии и Польше идут наперекос исключительно из-за его отсутствия. Скорее же, он ничего подобного вовсе и не думал, а понимал, что не иначе как в бою может вернуть себе гвардейские петлицы, пока не спился с кругу и не приобык к гарнизонному скотству.

Федор Иванович посылал рапортички о зачислении его в действующую армию, но они оставались без ответа. Тильзитский мир лишил его последней надежды на войну, разве что новый наш друг Наполеон вместе со старыми друзьями немцами пошлет русских казаков завоевывать Индию.

По армии приказано было отрезать косицы и пришивать к мундирам эполеты, как у французов. Офицеры шутили, что «француз сел нам на плечи», но приветствовали новую моду. Гарнизон пополнился солдатами из французского плена, обмундированными Наполеоном за свой счет в какие-то чуднЫе, голубоватые шинели. Этих набалованных новичков, вкусивших европейской цивилизации, старослужащие солдаты сразу невзлюбили и прозвали «мусью».

Федору исполнилось двадцать шесть лет. Он считал, что он старик и жизнь его кончена.

На третий день после дня рождения, когда Федор Иванович вступил в зрелый по тогдашним понятиям возраст, русские войска перешли пограничный пост на реке Кюмень, и началась последняя русско-шведская война. Война, о которой так мечтал Американец, разразилась под самым боком, так что при желании до неё можно было добежать пешком. Через Нейшлот проходили отряды, ещё порядком не обмундированные после предыдущей кампании, расхристанные и веселые предстоящей потехой, а наш герой был снова не у дел. Притом операции русских пошли так споро, что война обещала закончиться ещё быстрее, чем Толстой получит ответ из штаба на свою очередную просьбу о переводе на фронт.

О той войне в учебниках не пишут вовсе или упоминают как-то стыдливо, двумя строками. Только самый прилежный школяр на экзамене может блеснуть ответом, что между великих наполеоновских войн и очередных побед над Турцией завалялась ещё какая-то Финляндская кампания, которую наши, кажется, выиграли, но как-то не весьма примечательно. Не так героически, как выиграли Бородино, и не так почетно, как проиграли Аустерлиц. Этот зубрила, пожалуй, ещё может держать пари с товарищем, что, кроме Северной войны Петра Первого, с Швецией была ещё война, также победоносная, но чересчур легкая. Только вот вряд ли наш дока сможет найти в энциклопедии нечто большее, чем даты – 1808 – 1809 годы, да и его учителю истории навряд известно многим более.

Отчего такое небрежение к войне победоносной и, безусловно, удачной, из которой любой европейский народ раздул бы целую Илиаду? Откуда сия непонятная стыдливость от успехов при столь же удивительном упоении самыми позорными поражениями? Откуда это добровольное унижение в глазах тех, кто и на вершине нашей славы почитает нас ордою хамов и рабов? В Париже в честь подобной войны называли бы мосты и набережные, в Лондоне воздвигали бы триумфальные колонны, в Берлине открывали бы музеумы. В России, сколько мне известно, есть лишь хуторок Кваркено где-то в землях Оренбургского казачьего войска, поблизости сел Париж и Фер-Шампенуаз.

Прежде чем начать массовое убийство людей фабричным способом, каждое из правительств, затеявших таковую бойню, отчего-то считает необходимым публично заявить, что делает это единственно из соображений миролюбия. Шведская сторона до сих пор твердит, что Россия набросилась на неё без малейших оснований, как дикий медведь из-за дерева кидается на маленькую девочку, собирающую в лесу малину. И таковая точка зрения кажется убедительной большинству европейцев, натурально не ожидающих ничего хорошего от северной деспотии. Русские, из обычного своего самоуничижения, вообще-то склонны соглашаться с этим мнением. Но у российского правительства, как у любого другого, была и своя уважительная причина для нападения.

Для того, чтобы привести её в точности, мне бы понадобилось поднимать царские манифесты той поры, но, сколько я припоминаю, шведский король, кажется, выдвинул России какие-то немыслимые притязания на Старую Финляндию, которые опечалили нашего чувствительного монарха, а российский кабинет предложил Швеции раздружиться с Англией, которая в позапрошлом году была нашим вечным другом и естественным союзником русского народа, а в прошлом году сделалась его естественным соперником и исконным врагом. К тому же, французский император Наполеон из корсиканского чудовища превратился в нашего любезного брата. А сумасшедший Густав VI Адольф все по инерции считал этого гениального, миролюбивого человека дьяволом и антихристом. Шведы сделали что-то нехорошее с нашим послом Алопеусом, то ли где-то его удержали, то ли, напротив, куда-то послали самым неприличным образом. И гордый Росс, не выдержав позора, обнажил свой меч!