Владимир Шигин - Упоение властью. Револьвер, спирт и кокаин. 1917 год

Матрос Дыбенко П.Е.

Вот как описал свой карьерный взлет совсем еще тогда молодой матрос С.Н. Баранов. Волею случая, Баранов попадает на 1-й Всероссийский съезд военных моряков, начавший работу 18 ноября 1917 года. Далее он описывает события так: «Наша делегация приехала в Петроград несколько раньше других, и председатель ВМРК Вахрамеев привлек меня к работе по подготовке помещения. Все поручения я выполнял аккуратно, со старанием. Но вот мне поручили регистрацию прибывающих делегатов. Эта, казалось бы, совсем несложная канцелярская работа меня подвела: я регистрировал всех делегатов подряд и каждого по-разному, без всякой системы.

Ко мне подошел Мясников (матрос-большевик с учебного судна «Океан» В.Ш.) и спросил:

– С каких морей сколько прибыло делегатов и сколько из них большевиков?

Ответить сразу я не смог. Мясников посмотрел мою писанину, рассмеялся и показал ее Ивану Ивановичу Вахрамееву. Это меня сконфузило. Видя, что в записях я не силен, Вахрамеев взял мою тетрадь, разлиновал один чистый лист на несколько граф, подписал их сверху, и мне оставалось только проставлять в каждую графу сведения из документа или словесного опроса.

Дело пошло хорошо и просто. Я проработал целую ночь, приводя свои бессистемные записи в должный порядок. Видимо, этот кропотливый труд был достойно оценен делегатами: на первом же собрании большевики меня единогласно избрали секретарем фракции. В разработку съездовских документов мне довелось вложить значительную долю своего труда. (Мною же, между прочим, был сочинен и наказ 1-й бригады крейсеров.) Ко дню открытия съезда зарегистрировалось сто девяносто делегатов. Наметили повестку дня, но никто не был уверен в том, что она удачна. Фракция большевиков решила согласовать ее с В. И. Лениным. Эта высокая честь выпала Р. Кронбергу и мне, как секретарю большевистской фракции. Мы получили удостоверение за подписью и печатью наркома по морским делам П.Е. Дыбенко. Будучи во всех отношениях средним матросом, я испытывал чувство большого волнения, которое испытывают, наверно, обычные люди, ожидая встречи с большим человеком». Увы, но пример неожиданной революционно-писарской карьеры Баранова далеко не единичен. Далее С.Н. Баранов встречается с В.И. Лениным. Надо отдать должное автору и в своих воспоминаниях он честно описывает свою вопиющую некомпетентность по всем морским вопросам (а что вообще мог знать матрос-недоучка из учебного отряда!) в разговоре с вождем большевиков. Баранов признается, что ни на один из заданных им Лениным элементарных вопросов (о калибрах орудий на кораблях и их водоизмещении, о задачах руководящих органов флота), он и его спутник-матрос Р. Кронберг так и не смогли ответить.

Флаг Центрального Комитета Балтийского флота

Уровень прибывших матросов был Ильичу, безусловно, понятен, но, тем не менее, сразу же после съезда С.Н. Баранов становится…членом ВЦИК и, как член Морской секции ВЦИК, входит в состав Законодательного совета морского ведомства, заменившего Адмиралтейств-Совет. Описывая свою деятельность в Законодательном совете, С.Н. Баранов ни слова не пишет о том, чем он там вообще занимался, зато подробно описывает адмиралтейского повара и его собаку, порядок рассаживания во время обедов и прочую ерунду. Что запомнил, то и написал…

Коллегой С.Н. Баранова по Законодательному совету морского ведомства оказался матрос Ф.С. Аверичкин – еще один типичный выдвиженец пенной революционной волны. Однако в отличие от подавляющегося числа матросов, которые не только на словах, но и на деле, были готовы отдать свои жизни за идеалы революции, матрос Аверичкин был откровенно труслив и циничен.

Из воспоминаний матроса С.Н. Баранова: «Помню, в один из критических дней во время наступления Юденича на Петроград, когда белые подходили уже к Пулкову, мы беседовали втроем: он (контр-адмирал М.В. Иванов – В.Ш.), комендант Адмиралтейства Ф.С. Аверичкин и я. Обсуждали меры по обороне Адмиралтейства от врага. Аверичкин, ходя из угла в угол, в шутку (!!!) сказал:

– Ну, а если Юденич прорвется и победит, я тотчас же уеду в свою Тверскую епархию, и опять буду заниматься своим ремеслом – черчением. Сеня знает, весь минный отряд учился по моим чертежам. А там у меня много своих, они меня приютят.

Матрос Аверичкин Ф.С.

Вдруг поднимается с кресла Модест Васильевич. Лицо его налилось кровью. Подошел к Аверичкину и в страшном волнении заговорил:

– Да как вы смеете думать так! А мне, куда прикажете бежать, мне, который, вопреки козням моих коллег-офицеров, порвал с их средой, перешел на сторону большевиков и работает с ними от чистого сердца?!

Я встал между ними, думая, что вот-вот он ударит Аверичкина, а от его удара можно было и не подняться.

Немного успокоившись, Иванов продолжал:

– А вот я никуда не побегу. Придут белые – буду биться до последней пули. Попаду им в руки – скажу: «Я перешел к большевикам добровольно, я за Советскую власть, а теперь делайте со мной, что хотите».

И кто здесь больший революционер, бывший царский адмирал Иванов или матрос-балтиец Аверичкин? Впрочем, дальнейшая карьера труса и потенциального предателя Аверичкина сложилась очень даже неплохо.

В 1919 году он комиссар Петроградского военно-морского порта, затем член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. С июля 1920 года по июнь 1921 года – комиссар Морских сил Каспийского моря. Затем вновь член Реввоенсовета Морских сил Балтийского моря. После этого Ф.С. Аверичкин отметился на должностях командира Кронштадтского порта, командующего Каспийской военной флотилией. Последней должностью Аверичкина было кресло председателя Леноблсовета ОСОАВИАХИМа. При этом в истории Аверичкин так и остался истинным матросом-революционером, но, как мы теперь понимаем, если бы только политическая ситуация сложилась несколько иначе, только бы мы этого Аверичкина и видели – смылся бы куда подальше, где, затаившись, подрабатывал бы черчением.

Не были чужды многие революционные матросы золотому тельцу, желанию красиво одеваться и весело проводить свободное время. Из воспоминаний капитана 1 ранга Г.К. Графа: «Даже самые умеренные матросы, когда заходила речь о деньгах, прямо теряли голову, и ничто их не могло убедить. Матросы высказывали удивление, и им очень не нравилось, что офицеры считают для себя недопустимым тоже требовать увеличения жалования. По их понятию, это было в порядке вещей и так естественно, что поведение офицеров им казалось подозрительным: вот, мол, ничего не хотят принимать от революции… Когда появились деньги, то матросы, прежде всего, начали франтить. Появились высокие лакированные сапоги или даже просто резиновые, с голенищами, что – зеркало; короткий бушлат в талию, с пуговицами «на кавалерийский манер»; фланелевая рубаха в обтяжку и навыпуск; фуражка набекрень, а летом – даже соломенная шляпа… Особое внимание уделялось волосам, стричь которые считалось положительно неприличным. Шик был в наибольшем «коке» и лихо закрученных усах. Получался самоуверенный, наглый и, в тоже время, жалкий вид. С деньгами появились и другие потребности: захотелось в рестораны, кафе, театры и кинематографы. Это требовало денег, которых все-таки не хватало. Лишить себя развлечений матросам было уже трудно; поэтому они не брезговали никаким источником, где можно было хоть что-нибудь достать. Нравственность быстро падала. Матросов все боялись. Революционная власть всячески заискивала перед ними и предоставляла им большие привилегии: они получали лучший паек, беспрепятственно ездили по железным дорогам, ходили даром в государственные театры и так далее. Все это, вместе взятое, кружило им головы. В результате, они окончательно развратились: научились бездельничать, грабить и убивать. Худший элемент, продолжая жить в командах, постепенно развращал и остальных. Так вырабатывался тип столь ненавистного всем революционного матроса».