Олег Хафизов - Дикий американец

Все общение с японцами происходило через крещеного толмача Киселева, который недурно изъяснялся по-русски, ходил в кафтане и ночевал с матросами. Но к Киселеву, представлявшемуся соотечественникам каким-то Иудой, они относились ещё хуже, чем к русским, а потому переговоры велись по сложной цепочке: русский офицер обращался к Киселеву, Киселев передавал просьбу японскому старшине, а тот, в свою очередь, доводил её до своих компатриотов.

Тщедушный, улыбчивый и услужливый старичок по имени Цудаю разительно отличался от своих товарищей, как одеждой, так и обхождением. Если трое других большую часть времени проводили в одних набедренных и головных повязках, то старичок носил длинный халат, туго стянутый вокруг пояса, и поверх него просторную распашонку с гербами. За поясом у него даже имелся небольшой меч или большой кинжал, что указывало если не на благородство, то на некую привилегированность. Именно этот старичок в самом начале путешествия тайком от своих пробрался к Крузенштерну и как мог объяснил, что Киселева следует отселить от других японцев, иначе его зарежут.

Интервью с японцами происходило там же, где они и дневали, на орудийной палубе. Пригнать их в более удобное место можно было разве что штыками, а любые грубости по отношению к иноземцам толерантный Крузенштерн категорически запрещал. Японцы сидели рядком на пятках, потупив глаза и отрешившись от всего окружающего, как перед пыткой. Их старшина расположился чуть поодаль, любезно улыбаясь и кланяясь каждому вновь приходящему. Киселев сидел также на японский манер, но с русской стороны, слева от раскладного стульчика Тилезиуса. Справа от Вильгельма Готлибовича стоял Федор Толстой, намеревающийся принять в научном изыскании самое активное участие. Вильгельм Готлибович, не совсем свободно владевший русским языком, задавал вопросы по-немецки. Толстой переводил их на русский, Киселев, как мог, перекладывал по-японски старосте, а тот уж либо отвечал сам, либо передавал одному из низших японцев. Затем, по той же сложной цепочке, исковерканный ответ возвращался Тилезиусу. За этим головоломным действом наблюдали все праздные члены экипажа от посольских до свободных от вахты моряков. В многотрудной, но бедной событиями походной жизни даже такое зрелище воспринималось как спектакль.

Для начала Вильгельм Готлибович, водрузивший на нос очки, вооружившийся пером и огромным журналом в кожаном переплете, взялся пополнять и уточнять свой лексикон, необходимый во время пребывания на островах и работы посольства.

– Как по-японски будет: "Извольте откушать"? – спросил Тилезиус. Толстой перевел вопрос Киселеву, тот внимательно выслушал, закивал головой и издал несколько лающих звуков, на которые староста ответил поклоном и такими же односложными звуками.

– Они брагодярят ваше сияство и докрадать сто узе откусири, – втягивая воздух ртом, передал Киселев.

– Экой ты, братец, болван, – обратился Толстой к переводчику. – Господин профессор спрашивает, как это выражение будет на японском наречии. Вот я по-русски говорю тебе: "Извольте кушать". А ты по-японски говоришь мне как?

– Аригато гудзаэмас, премного брагодарни, – с поклоном ответил толмач.

Вильгельм Готлибович, как ни в чем не бывало, занес что-то в свой журнал.

– Da schon, – сказал этот неунывающий энтузиаст, потирая сухие руки. – А скажите мне, любезный Herr, каковы суть формы любезности в обращении между японцами разных сословий.

– Как вам положено обращаться к барину, человеку почтенному и подлому? – передал вопрос граф Толстой.

Киселев прогавкал что-то старичку, тот обратился к своим компатриотам, и они разыграли целый спектакль. Вначале старичок встал напротив одного из японцев и выкрикнул что-то злое, совсем не сообразное с его благостью. Японец грохнулся перед ним и стал пластаться, как перед святой иконой. Затем, с заманчивой улыбкой, старичок приблизился к Тилезиусу и точно также распластался перед ним.

– Я имел в виду словосочетания, ну да ладно, – пробормотал себе под нос Тилезиус и стал зарисовывать распростертого старичка, остававшегося в неподвижности до тех пор, пока сеанс рисования не был завершен и ему не велено было возвращаться на место. Прискученные зрители начали разбредаться. К тому же на палубе начиналось гораздо более увлекательное событие: моряки разворачивали невод для рыбной ловли.

– Спросите его, дорогой граф, каковы суть различия между китайской и японской грамотами. Пользуются ли они всегда китайскими письменами или также своими собственными?

Предусмотрительный Тилезиус извлек из сундучка лист хорошей рисовой бумаги с тушью и специальную китайскую кисточку для письма.

– Напиши нам гиероглифы китайские и японские рядком, – велел граф старичку, и без перевода понявшему свое следующее задание. Тадзиро просеменил к Толстому, отвесил ему очередной поклон, что-то пробормотал себе под нос и попятился обратно.

– Грамоту не разумем, – перевел Киселев и лукаво усмехнулся.

– Сдается мне, что они нас морочат, – вспылил Толстой, – Позвольте мне, Вильгельм Готлибович, потолковать с ними по-свойски. Они у меня не токмо запишут, а и запоют.

– Oh nein! – энергично возразил исследователь. – Как представители высшей расы мы должны проявлять к туземцам всяческое великодушие. Только так, а не грубой силой можем мы смягчить их дикие нравы.

Поинтересуйтесь у них, дорогой граф, верно ли, что у японцев есть обычай в досаде взрезывать себе брюшную полость. В каких случаях применяется сей любопытный обычай и каким порядком?

– Правда ли, что японцы от тоски режут брюхо? Пусть покажет, – перевел переводчику граф. При этом глаза его загадочно блеснули. Киселев усмехнулся и стал что-то требовательно толковать Цудаю.

Старичок помертвел, но тут же пришёл в себя, подозвал Киселева и что-то зашептал ему на ухо.

– Надо сабря и коврик, – сказал Киселев.

– Принеси из моей каюты саблю, – велел денщику Толстой.

Начались неторопливые приготовления, отвлекшие публику от рыбной ловли. Принесли саблю. Старичок расстелил на палубе красный войлочный коврик. Японцы расположились слева от него, а европейцев попросили занять места справа. Старичок поклонился сначала своим, потом нашим, сел на коврик, скинул распашонку, приспустил до пояса халат и заправил рукава себе под ноги. Киселев завернул в бумагу японский меч и с поклоном вручил его старичку. Старичок церемонно поднял меч над головой и положил перед собой. Киселев с обнаженной саблей встал у него за спиною.

– Киселев, стало быть, исполняет ролю палача? – справился у Тилезиуса Ромберг.

– Oh, nein, скорее секунданта, – просиял ученый.

Ровным голосом Цудаю произнес краткую речь.