Ольга Конаева - Лучинушка

Всё ждали, что кто – то будет их искать, ан нет. Наверное тот, кто их вёз, решил, что волки их задрали, и побоялся признаться, что оставил женщину с ребёнком без помощи.

А она и вовсе памяти лишилась, ничего, мол, не помню, документы потеряла, и весь сказ… Когда поправилась, решила остаться в наших краях. Власти помогли ей выправить документы и разрешили поселиться в бесхозном домишке, безродные хозяева которого поумирали.

В нём она и прожила, можно сказать, в нищете, однако держала себя всегда с достоинством. Смолоду – то многие мужики пытались за ней ухлёстывать, да всё без толку… – глаза старика затуманились, показывая, что и ему когда – то были не чужды человеческие страсти, – Вот и внучку вырастила и воспитала так, как раньше воспитывали барышень из богатых семей. И по – французски знает, и по – немецки, и поёт, и всякому другому обхождению обучена. Когда эта история с волками случилась, журналисты к ней ехали один за другим, а она от них скрывалась. Другая бы попользовалась энтим моментом чтобы прославиться, сколько их нынче таких, что только и умеет, что задом вертеть, а глядишь – уже звезда. Мы же все от заграницы пример берём, а получается, что и с ними не сравнялись и своё потеряли.

Старик сердито сплюнул, а его глаза, потеплевшие, пока речь шла о Стеше, опять посуровели и приобрели стальной оттенок.

– Интересная, очень интересная история… – задумчиво произнёс Игорь. – Ну – ка, пойдём поближе, посмотрим на эту удивительную девушку.

– Да – да, идите к ней, – сказал старик, указывая рукой в сторону Стеши, и глаза его опять засияли теплом, – только не пугайте её, сначала посмотрите, как она с коровой управляется. Я и то частенько любуюсь. Вот кого надо снимать, а не энтих ваших звёзд…

– Снимать, как доят коров? – удивился Герман, не понимая, что может быть интересного в таком обыденном занятии.

– А ты погляди, погляди, потом будешь рассуждать… – сказал старик, словно прочитав его мысли. – Дело ведь не в самой работе, а в том, как она делается. Хорошо б, если бы она для неё ещё и спела.

– Для кого «для неё»?

– Да для коровы, для кого ж ещё. Ты, наверное, слыхал, что теперь некоторые стали включать в коровниках музыку, мол, помогает повышать надои. А у Стеши голос такой, что даже коровы заслушиваются. Как она запоёт, так все уши насторожат и стоят не шевелятся. Жаль только поёт она всё реже и реже…

– А что так? – заинтересовался Герман.

– Да жизнь у неё такая, видать не до песен… – старик сморгнул слезу, и, понимая, что наговорил лишнего, махнул рукой и пошёл к выходу.

– Да, непрост этот забытый богом старик… – сказал Герман, шагая вслед за Игорем.

– Непрост, – согласился Игорь, – также, как и эта загадочная, повторяющаяся волчья история бабки и внучки.

Стеша, сидевшая возле коровьего брюха спиной ко входу, появления телевизионщиков не замечала. Первотёлка Красотка вела себя беспокойно, поэтому её отделили от стада и поручили заботам Стеши. Она давно уже никуда не спешила, поэтому беспрекословно задерживалась на ферме каждый раз, когда её об этом просили.

Красотка не желала никого к себе подпускать, переминалась с ноги на ногу, при каждом прикосновении вздрагивала и отступала в сторону.

– Стой, милая, ну постой ещё немного… – приговаривала Стеша ласковым, мелодичным голосом, то оглаживая крутые коровьи бока, то массируя набухшее вымя, – Потерпи, моя хорошая, тебе же будет лучше.

Игорь подошел ближе, стараясь держаться так, чтобы Стеша его не заметила, пригляделся к наполовину отвёрнутому профилю девушки, освещенному солнцем, попадавшим на неё из узкого продолговатого окна, и кивнул, подтверждая, что в особом гриме её лицо не нуждается и можно начинать съёмку.

Герман включил камеру на крупный план и начал снимать, стараясь не пропустить ни единого движения Стешиных тонких сильных рук, священнодействующих вокруг коровьего вымени, ни одного жеста, ни смены выражения на её лице. И то, с каким состраданием она прикусывала губу, когда Красотка вздрагивала от боли, и дрожащую трогательную прядку светлых волос, выбившуюся из – под косынки, и капельки пота, выступившие на лбу девушки.

Красотка постепенно прониклась доверием к её рукам, успокоилась и даже придвинулась ближе и застыла, словно прислушиваясь к голосу девушки, что – то напевающей в такт своим плавным движениям. Закончив массаж, Стеша замолчала, опустила руки к полу, закрыла глаза и выгнулась, снимая напряжение с усталой спины.

Отдохнув несколько секунд, сполоснула руки в стоявшем рядом ведре, вытерла чистым полотенцем, висевшем на плече, и, устроив белый металлический подойник между колен, осторожно потянула за коровьи соски. Звон белых упругих струек, ударявших о стенки ведра, был сначала нетороплив и протяжен. Так музыкант настраивает и пробует перед выступлением звучание своего инструмента. Затем они зазвенели быстрее и громче, а Стешины руки замелькали, словно исполняя на необычной арфе чудесную мелодию, менявшую свой тон по мере наполнения ведра и постепенно приглушавшуюся растущей белой пенистой шапкой.

Наблюдая за действиями Стеши, читая выражение эмоций на её тонком лице, которого он ещё толком и не разглядел, Герман восхищался тем, что из такого, казалось бы, простого и крайне неромантичного действа, как дойка коровы, может сложиться законченное и даже озвученное произведение.

Стеша уже заканчивала дойку, когда заметила боковым зрением движение и какой – то посторонний предмет. Повернув голову, она увидела рядом с собой видеокамеру, испуганно вздрогнула и вскочила на ноги, едва не опрокинув ведро с молоком.

– Что вы делаете? – воскликнула она, глядя на снимавшего её парня.

– Простите! – воскликнул Герман, не опуская камеру. – простите ради бога, я не хотел вас напугивать…

– Кто вам разрешил? Перестаньте сейчас же… – возмутилась Стеша, прикрывая лицо согнутым локтем.

Парень смотрел на неё добрыми, улыбчивыми глазами и говорил, говорил…

– Извините ради бога за то, что не испрошено разрешение, но вы были прекрасны, как мадонна…

– Какая ещё мадонна? Что вы такое говорите?

… Он нарочно коверкает язык, пронеслось в её голове, чтобы поиздеваться над нею, одетой в поношенное, хоть и прикрытое белым халатом платье, над её по бабьи повязанной косынкой, и тем, что от неё пахнет молоком и коровьим навозом…

– Я смотрел за вами, когда вы доили корову. Никогда не думал, что это так красиво…

– Красиво? Что красиво? – не понимала Стеша.

… О чём он говорит. В чём он увидел красоту и вообще, откуда он взялся? Разве место ему, такому чистому, свежему и нарядному, здесь, в этом коровнике? Ему, привыкшему вращаться среди звёзд, красивых, изящных, пахнущих дорогим парфюмом…