Вера Золотарёва - Еретик. Книга 2

Вновь получив сокрушительный удар по своему оружию, закрыться которым он успел в последний момент, Ренар зашипел от злости.

– Вив, черт тебя побери! – выкрикнул он, проверяя свое оружие на предмет целости.

– Ну уж ладно тебе, дружище, я на этот раз даже почти не старался!

– Ты точно нигде до этого не учился?

– И где бы я это мог сделать, интересно мне знать!

– Сделать – что? – донесся из-за угла строгий, чуть суховатый знакомый голос.

Вивьен и Ренар мгновенно замерли и обернулись. Кантильен Лоран двигался к ним неспешной походкой, заложив руки за спину. Обыкновенно он редко заходил на этот участок двора – недалеко располагались конюшни, а епископ, насколько знали его ученики, не любил доносившийся оттуда резкий запах. Но, похоже, необходимость бдеть за своими учениками была сильнее этой неприязни.

– Изволите ли объяснить, что вы тут делаете? – Взгляд Лорана замер на деревянных мечах.

Ренар втянул воздух, чтобы начать говорить, но Вивьен опередил его.

– Я имел смелость полагать, что природа нашего занятия вполне очевидна, Ваше Преосвященство.

Лоран прищурился.

– В достаточной мере, – процедил он сквозь зубы. – А известно ли вам, господа инквизиторы, что мечи – оружие воинов, а не слуг Божьих?

– Как по мне, – продолжал Вивьен, – так желание как следует отметелить врагов Господних для Его верных служителей вполне похвально. Во время проверки чумных монастырей нам бы эти умения пригодились.

Лоран поморщился.

– Насколько я могу судить, во время упомянутой тобой проверки вы прекрасно справились и без этих умений.

– С Божьей помощью, – смиренно опустил глаза Вивьен. – И все же на нее одну рассчитывать было бы слишком самонадеянно. Даже Спаситель, творя свои чудеса, требовал от тех, кому помогал, определенной доли участия в процессе. Не кажется ли вам, что и мы должны это участие проявлять? К тому же, насколько мне известно, папа разрешает инквизиторам носить оружие.

Лоран терпеливо вздохнул.

– Где ты это узнал?

– Прочел, – хмыкнул Вивьен.

– Что ж, тогда ты должен был прочесть и то, что человек может стать инквизитором не раньше сорокалетнего возраста.

Вивьен криво ухмыльнулся.

– В этом случае папский указ нарушают все, кто здесь собрался. – Он придирчиво посмотрел на судью, которому лишь в этом году исполнилось тридцать шесть. Лоран подобрался.

– Я хорошо понимаю, за что Бернар столько раз приказывал вас выпороть. – Он кинул быстрый взгляд на молчаливого Ренара и вновь повернулся к Вивьену. – Тебя – особенно.

– Если Ваше Преосвященство считает, что я заслуживаю наказания, я не смею вам перечить.

Лоран закатил глаза. Если он хотел изменить мнение или желание Вивьена с помощью плетей, стоило приказать палачам иссечь его до смерти. В противном случае Вивьен снес бы наказание стоически и остался бы при своем.

– Ступайте на занятия. Оба, – холодно сказал Лоран, развернувшись и направившись в здание. Однако через несколько мгновений замер, стал к своим ученикам в пол-оборота и добавил: – Как только закончите свои… военные игрища. У вас четверть часа.

С этими словами он поспешил удалиться от назойливого запаха конюшен как можно дальше.

Кантелё, Франция

Год 1351 от Рождества Христова

– А он симпатичный, этот твой юный граф! – Фелис посмотрела на удаляющуюся фигуру молодого человека за окном и отчего-то расплылась в довольной улыбке, сделавшей ее похожей на сытую кошку.

Элиза убрала со стола ступку, в которой молола травы, точно следуя указаниям матери. Взгляд так и норовил устремиться за окно, вслед за ушедшим Гийомом, и Элизе стоило больших усилий не пойти на поводу у своего желания. Вместо того она недовольно посмотрела на Фелис и фыркнула.

– Какое мне дело? И вообще! Почему «мой»?

– А чей же еще? – заговорщицки подмигнула ей Фелис, небрежно махнув рукой. Недовольство дочери забавляло ее. – Не надо так хмуриться, Элиза. Ну зачем, по-твоему, он постоянно к тебе бегает?

– Сейчас, – деловито вскинула голову Элиза, – из-за кашля, который его замучил. Он хотел вылечить его моим отваром.

Она с особой гордостью выделила слово «моим», кивком указав матери на ступку с травами. Фелис снисходительно склонила голову.

– Ну, конечно, – примирительно произнесла она. В ее тоне не было и намека на настоящее согласие, и это заставило Элизу нахмуриться сильнее прежнего. Пока она раздумывала над колкостью, которую можно было бы бросить в ответ матери, Фелис протяжно вздохнула. – Что ж, мне нужно сходить в деревню. Скоро вернусь.

Она с раздражающе довольным видом перемотала ниткой длинные вьющиеся волосы, поправила накидку, выторгованную у иноземных купцов на последней руанской ярмарке и, напевая что-то себе под нос, вышла из дома, не забыв напоследок скорчить рожицу дочери и племяннице.

Элиза несколько мгновений напряженно стояла, глядя на дверь, будто ожидая, что мать вернется и скажет что-то еще. Фелис, похоже, возвращаться не собиралась, и Элиза с тяжелым вздохом опустила плечи, понурив голову. Переведя дух после этой незначительной перепалки, которая отчего-то вымотала ее, она повернулась к сестре.

– Почему она так говорит? – Голос Элизы прозвучал умоляюще протяжно.

Рени сидела на скамье и рассматривала пейзаж за окном. В споре тетушки и сестры она не участвовала, и Элиза даже не могла с уверенностью сказать, что Рени слушала их – с нее бы сталось все это время витать в своих фантазиях.

– А тебе самой Гийом разве не кажется симпатичным? – прозвучал невинный вопрос. Рени моргнула, внимательно посмотрев на сестру.

– Мне… – Элиза хотела возмущенно сказать «нет», но запнулась, вспомнив глаза юного графа. Они были цвета льдинок, в которые превращается вода в самые холодные зимы. А какая у него обаятельная улыбка, какие широкие плечи…

«Дерьмо!» – выругалась про себя Элиза, вспоминая бранное слово, услышанное среди селян. – «И о чем я только думаю?!»

Между тем она осознала, что уже несколько невыносимо долгих мгновений стоит с мечтательным видом, а запланированное «нет» так и не сорвалось с ее губ. Рени, глядя на сестру своими выразительными зелеными глазами, продолжала молча ждать ответа.

– Мне он… может, и нравится, – нехотя призналась Элиза, поняв, что ложь будет звучать неубедительно. – Но почему мама говорит «твой»? Какой же он «мой», если он… хвастался мне, как «прелюбодействовал», – она поморщилась, произнеся это слово чересчур едко, – с девушкой, которая прислуживала его матери?

Воспоминания о рассказе Гийома захлестнули Элизу неприятной волной, резко оборвав ее речь. В памяти навязчиво воскресали образы: слова Гийома, его самодовольный вид, его смешки и ужимки. В тот день в душе Элизы заворочалось какое-то жгучее, болезненное, нечеловечески сильное чувство, и теперь оно вновь заполнило все ее существо.