Андрей Посняков - Лоцман. Власть шпаги

– До последней? – Бутурлин недоверчиво почесал бородку. – Третьего дня, говоришь? А вчера я что пил?

– Так медовуху ж, батюшка!

– Медовуху? Ну, давай медовуху!

– Так это… милостивец… – снова замялся Ленька. – Медовуху-то вы тоже того… выкушали до последней капли.

– Дьявол вас разрази! – сплюнув, Никита Петрович выругался и внимательно оглядел округу, словно бы надеясь увидеть завалявшийся где-нибудь жбан. Ну вот, случайно так блеснет – в репейнике или под забором… или вот, на грядках, где дворовые девицы недавно посеяли лук!

Не! Не блеснуло, язви ее… Неужто и впрямь – все?

Впрочем, проблема была решаема.

– К Хомякину скачи, чего уж, – махнул рукой Бутурлин. – Уж у этого сатрапа всегда сыщется… Поди вон, Жельку седлай… она быстрая…

– Желька-то быстрая, милостивец, – холоп вновь поклонился. – Токмо это… Хомякина-то на усадьбе нет. На той седмице еще ко себе на Новгород отъехал. Дороги, говорит, подсохли, дак… Язм его людишек на реке повстречал, так они…

– Ну, отъехал и отъехал, пес с ним, – раздраженно хмыкнув, Никита Петрович поднялся на ноги. – Тиун его мне, чай, не откажет…

– Тиун без монеты не даст!

– Не даст, батюшко, – с поклон подтвердил и второй слуга – Семка. Чернявый, осанистый, он чем-то походил на медведя… хотя в том же фехтовании временами проявлял недюжинную ловкость!

– Не да-аст! – скривившись, передразнил помещик. – Чтоб вам девки так отвечали. Ладно… Что, у нас совсем ни копеечки нету?

– Совсем, милостивец, – парни смущенно переглянулись. – Ни копеечки, ни даже пула медного не завалялось.

– А ежели поискать?

– Так вчерась искали уже. И – третьего дня.

– Да-а… – вздохнув, Бутурлин почесал роскошную свою шевелюру. – Водка-то у них есть… Только тиун-управитель хомякинский ее под честное слов не даст, тут вы правы. Может, обменять на что? Вот ведь мысль, а? Выменять! На что только? Ну, давайте, давайте, мозгами-то шевелите, думайте! Не все ж я один за вас башкой работать должен.

– Может, батюшка… – Ленька нерешительно покачал на руке шпагу…

– Я вот те за такие слова высечь велю! – тут же взвился Никита. – Ишь, что удумал, телятя! А биться, коли государь призовет, чем будем?

– Так, Никита Петрович, свет… Рогатины ж есть! Да ослопы!

– Сами вы ослопы!

И короткие крепкие копья – рогатины, как и увесистые, утыканные гвоздями, дубины – ослопы – в хозяйстве Бутурлина, конечно, имелись. Даже короткая пищаль имелась – карабин рейтарский…

Эх, пойти бы в рейтары! Добраться до Москвы, записаться в полки иноземного строя… капитаном или хотя бы сержантом! Государь все дает – и жалованье, и амуницию, и… Только вот берут туда далеко не всех служилых… без связей – и думать нечего! А откуда у мелкопоместного дворянина связи в Москве? Вот то-то же…

Может, и впрямь – заложить шпагу? Их ведь четыре штуки. Два клинка – хорошие, миланской работы, и два так себе… один так и вообще уже проржавел… вот его-то и заложить, обменять на жбан водки. Да уж! Хитрован тиун ни за что худую вещь не возьмет.

– Тьфу ты! Прямо хоть сам в холопы запродавайся! Неужто на усадьбе продать больше нечего? А ну, пошли-ка, поищем, ага.

Вложив шпаги в ножны, вся троица направилась к усадьбе. Впереди шагал сам хозяин, дворянин, помещичий сын Никита Петрович Бутурлин. Синеглазый, высокий, жилистый, с подстриженной вполне по-европейски бородкой и пышной темно-русою шевелюрой, он был одет в немецкое платье – рубаха с отложным воротником-кружевом, легкий кожаный жилет – колет, короткие штаны – кюлоты, уже по модному, без всяких там буфов-разрезов, как носили еще лет пять-десять назад. Немецкое платье удобно – и не жарко, и видно сразу, что не простой человек идет. Так половина тихвинского посада одевалась – всякие там таможенные дьяки, толмачи, лоцманы. Настоятель обители Тихвинской, Богородичного Успенского монастыря, архимандрит Иосиф уж как с этим боролся, многим епитимью накладывал – а все без толку. Ну, удобней просто… Да и в том же Ниене средь остальных не выделяться… Так и отче Иосиф махнул рукой – пес с ними. А ведь архимандрит был в тихвинской земле – главный. Посад-то и землицы вокруг на многие версты – все Нагорное Обонежье новгородское – обители принадлежало. И все монастырю были должны. Купчишки все, мастеровые, крестьяне… толмачи, лоцманы…

Лоцманским трудом и сам Никита Петрович не брезговал – деньга, она лишней не бывает, – нанимался, как и многие вконец разорившиеся своеземцы, однодворцы-помещики. Землица в здешних местах худая, все от погоды зависит, да лето на лето не приходится. Многие вообще в такую нищету впадали, что распродавали всех своих крестьян с землицею, да и сами б запродались в холопы, коли б царский указ сие строго-настрого не запрещал. Ну-ка, вся помещичья мелочь – в холопы? А кто государю служить будет? Являться конно, людно, оружно…

Да уж, не сказать, чтоб очень хорошо жили мелкие дворяне-помещики на северных русских землях. Всяко жили. Иной раз – как-то перебедовывали, а частенько же впадали в полное разорение. Вот, как и отец Никиты, Петр Иванович Бутурлин, скончавшийся от лихоманки три лета назад. Матушка – царствие ей небесное – преставилась еще раньше, тоже от какой-то болезни. Вот и остался Никита один… Подзаработал на лоцманской службе деньжат, женился… Да опять – мор! А что – порт рядом, купцов полно – заразу разносят! Померла молодая женушка, да и сам Никита Петрович едва не отправился на тот свет… лишь каким-то чудом оправился, выжил, все хотел добраться на соседний Больше-Шугозерский погост, сделать подношение храму. Так бы и сделал, да вот только подносить-то пока было нечего.

– Так… я в доме гляну, а вы – по амбарам, – отдав распоряжение дворовым, молодой человек поднялся по высокому крыльцу в хоромы… Ну, это уж так называлось – хоромы, по-старинному, а лучше сказать – просто большой несуразно построенный дом. Горница вполне просторная, с печью, опочивальня, светлица, сени… В сенях, у распахнутого оконца, сидели на лавке девушки в сарафанах – пряли шерсть. Девы эти, холопки, так и звались – сенные. Аж целых три штуки! Марфа, Фекла и Серафима. Все молодки – на выданье. Мастерицы – жалко на сторону отдавать… на своих парнях и женить, ага, так и сладить.

При виде вошедшего в сени барина девчонки поспешно встали и поклонились:

– Здрав будь, кормилец.

Кормилец, язви их… Кто б самого покормил!

– И вы будьте здравы, девы. Шерсти хватает пока?

– Да покуда хватает.

– Ну, трудитесь…

Прошел Бутурлин в горницу. Поклонились сенные девушки ему в спину. Меж собою переглянулись, зашептались. Красив был молодой господин, осанист – тут уж не отнять. Красив, да беден – кому и то знать, как не холопам? Приживешь от такого дите – и что? Так и голодовать дальше.