Бауыржан Чердабаев - Золотая лодка

Старик Камбар на мгновение задумался и продолжил:

– Много людей пострадало тогда. Очень много. Хотя, что греха таить-то, засухи, неурожаи и голод часто случались в прошлом, до прихода в степь большевиков.

Сказав об этом, старик снова замолчал, но ненадолго. Было видно, что воспоминания давались ему тяжело.

– В те годы мой отец руководил басмаческим движением в степи…

– Вот это да! – воскликнул журналист. Он не ожидал услышать такое и, извинившись, переспросил:

– Ваш отец был главарем басмачей?!

– Да, и с оружием выступал против советской власти, – ответил спокойно старик и продолжил:

– Шона, мой отец, был тогда молод. Ему, наверное, было около двадцати шести лет, и он уже являлся предводителем среди мужчин рода.

Журналист принялся торопливо записывать в блокнот. Старик Камбар сделал паузу, ожидая пока тот закончит писать.

– А каким был ваш отец, Кабеке? – сделав запись, уважительно обратился к нему журналист. – Не могли бы в двух словах описать его? Каким он был? Что ему нравилось в жизни?

– Отец был богатым и очень влиятельным человеком, – отозвался Камбар, шагая с заложенными за спину руками. – Но богатство и власть его не портили: он был трудолюбивым человеком. Сам ухаживал за лошадями. Он часто находился в седле и выходил на выгон. Помню, как я ждал его возвращения домой пока он находился в степи. Стоял во дворе и смотрел вдаль. А завидев вдалеке всадников, вприпрыжку бежал к ним навстречу. Насколько я сейчас это помню и понимаю, у него тогда были и редкие скакуны, которыми он торговал с купцами, приезжавшие к нему из разных мест. Это было, точно…

Продолжая идти, старик Камбар говорил. Но в его памяти до сих пор отчетливо сидела картина, когда отца пришли забирать красноармейцы. И он принялся рассказывать ее журналисту. Тот слушал не перебивая.

– Это произошло в начале лета 1929 года. Мне было тогда лет шесть. Тот ранний вечер ничего необычного не предвещал. Мы только недавно всем аулом перекочевали на летнее пастбище – джайлау, в Уильском районе Актюбинского округа, и взрослые занимались там своими обыденными делами. Я находился на улице и видел, как небольшая группа пожилых женщин, что-то активно обсуждая, хлестала тальниковыми прутьями верблюжью шерсть, периодически равномерно перекладывая ее на овечьих шкурах. Недалеко от них бегали и резвились другие дети. Женщины помоложе со своими старшими дочерями занимались хозяйскими делами, вычищая для постоя свои глинобитные дома, и вытряхивая из них пыльные паласы и корпе. Основная часть мужчин и подростков, уцелевшая в последней стычке с красноармейцами, была в это время на перегоне скота и еще не подоспела к ним. Пара женщин усердно колдовала над варившемся в большом казане мясом, готовя большой ужин на всех. Остальные соплеменники, в том числе старики, находились в домах. Мой отец, Шона, был тяжело ранен, – кажется в грудь, не помню, – и находился в своем доме. Никто не подозревал, что к нам в это время приближался большой отряд конных красноармейцев, вышедший ранним утром из Актюбинска. В суматохе кто-то из братьев моего отца потом говорил об этом. Они еще говорили, что это могло означать только одно, что их предал кто-то из тех, кто знал места их летних кочевок, не зря ведь красноармейцы смогли сразу и безошибочно выйти на них в степи, – старик отвлекся и, поправив воротник плаща, словно это дало ему немного времени, чтобы обдумать о чем-то, продолжил, – ну так вот. Спустя немного времени сквозь эту степную идиллию и тишину стали доносится чьи-то крики. Кто-то кричал вдалеке: «Красные! Сюда едут красные!» Это был мой двоюродный брат, Ельнар. Оказывается, он вырвался вперед от взрослых перегонщиков скота и заметил отряд красноармейцев, который двигался в сторону джайлау. Недолго думая, он поспешил предупредить нас об этом. Было видно, как Ельнар несся на своем коне, приближаясь к пастбищу. Он подстегивал коня по бокам плеткой, и, не боясь, что его услышат солдаты, во весь голос кричал: «Красные! Сюда едут красные!» Услышав это, женщины в испуге хватали детей и прятались в домах. Несколько мужчин, оставшихся после перекочевки на пастбище с моим отцом, схватили винтовки и заняли боевые позиции. В этот момент Ельнар на своем коне подскакал к нашему дому и, спрыгнув на землю, быстро вбежал внутрь. Я забежал за ним и захлопнул входную дверь. Наверное, я пытался спасти этим самым всех, кто был в доме от красноармейцев. Стоя уже внутри помещения, Ельнар еще раз прокричал, что красные выследили их и скоро будут здесь. Но отец, с трудом встав со своей кровати, спокойным голосом ответил ему: «Я слышал, Ельнар». Еле стоя на ногах и держась за раненую грудь, он подозвал меня и попросил подать ему его ружье. Оно лежало на столе. Я молча выполнил поручение отца и подал ему ружье. Моя мама, Нурбике, стояла рядом с ним. Кажется, она почувствовала сильную тревогу и вцепилась в оружие. Со слезами на глазах она тихо проговорила: «Шона, я умоляю тебя, не надо воевать с ними больше. Они ведь убьют тебя и твоих братьев». Как сейчас помню, отец тогда взглянул маме в глаза и опустил ружье. Он затем повернулся к Ельнару и сказал: «Ельнар, будем сдаваться. Скачи навстречу нашим и скажи им, чтобы не сопротивлялись и складывали оружие».

Старик замолчал, смахивая рукавом своего плаща слезу с глаз. Журналист, словно решив, что довольно с него на сегодня, – не стоит теребить сердце старика воспоминаниями, – посмотрел на часы: время было около одиннадцати часов. Он уже собирался заканчивать на сегодня с расспросами, но тут старик Камбар заговорил снова:

– Отец вышел во двор. Он сел на деревянную скамейку, которая стояла у дома и прислонился головой к стене, старик показал журналисту, как Шона сел на скамейку и добавил, – вот так. Не прошло и нескольких минут, как у дома появились красноармейские всадники. Их было много: сабель сто. Один за одним они спешились и быстро взяли в кольцо повстанцев, плотно окружив их всех. Отец прислонился рукой к стене и встал со скамейки. Наверное, в этот момент он подумал о том, что права была мама. При любом их сопротивлении, красноармейцы могли зарубить их всех своими острыми саблями. Чуть погодя, за конным отрядом красноармейцев подошла пешая группа мужчин. Это был основной отряд отца, который состоял из родственников, тех самых мужчин, на встречу к которым направился Ельнар, чтобы передать им слова моего отца. Было видно, что они прислушались к нему, так как сдались без боя и теперь шли молча, понурив головы, конвоируемые несколькими всадниками. За ними шел многочисленный табун лошадей. Пыль стояла столбом. Животные шли. Ими управляли несколько опытных погонщиков. Они ловко справлялись с делом. Это были жатаки 30 30 Обедневшие казахи, не имевшие достаточно скота для кочёвки. , бедняки, которые батрачили на моего отца раньше, но затем перешли на сторону Советов. Все это время маленький я стоял в дверях дома и наблюдал за происходившим. Я был напуган и растерян. Подъехал грузовик. В кузове уже находилось несколько пленных из числа тех, кого большевики перехватили по дороге с перегона. К отцу подошли два красноармейца. Они подняли его под руки и повели к грузовику. Я не удержался и побежал за ними. Вцепился в рукав рубахи отца и принялся тянуть на себя. Я пытался вырвать его из рук красноармейцев и кричал: «Отец, не покидай нас!» До самого грузовика я шел так за отцом и не выпускал из рук его рукав. Но, когда подошли к машине, то один из красноармейцев оттолкнул меня и крикнул: «Ну-ка, пацан, иди отсюда!» Но я не послушался и остался стоять рядом. Красноармейцы перестали обращать на меня внимание. Они взяли под руки отца и подсадили его в кузов автомобиля. Через мгновение отец выглянул оттуда и сказал мне: «Сынок, беги к маме! Будь с ней рядом!» Но я ослушался его и продолжал стоять рядом с грузовиком. Я был растерян. Стоял и глядел то на отца, то затем на маму, которая сидела на той же скамейке, где недавно сидел отец, и рыдала. Но тут грузовик прорычал и тронулся. Отец махнул мне рукой и выкрикнул: «Сынок, ты теперь дома за главного. Береги себя и маму! Кош бол, балам 31 31 Каз. Прощай, сынок. ».