Игорь Гергенрёдер - Солнце больше солнца

Селянин подумал и ответил, что нет. Было понятно: он мог солгать, боясь мести.

Подпоручик спросил Утевского:

– А как вы спаслись из тюрьмы?

– Меня спас надзиратель, он при царе служил и никогда не видел, чтобы в тюрьме убивали. Тряс головой, шептал: «Революция…» Он вывел меня и сам ушёл, чтобы скрыться. Сказал – семьи у него нет, и красным некого покарать. – Солдат в ярости указал рукой на мужчину в пиджаке: – Это тот убийца!

Утевский, учившийся в реальном училище в Бузулуке, одним из первых вступил в отряд, глаза его редко улыбались, это был словно постоянно мучимый переживаниями мальчик-старик. Его ли не уважали?

Пленный раскрыл рот и не закрывал:

– Малый, может, не в себе! ночь, бой, нервность, ему и прибредилось, гляньте – нервный он. Может, и видел убийство, а теперь показалось, что я был. Так любого можно оговорить…

Подпоручик сказал ему:

– Решение о вас вынесет суд!

И распорядился взять для него подводу. Выехав на заре, команда разведчиков поздним утром прибыла в Савруху.

Во дворе поставили вынесенные из горницы стол, стулья. Около них оставив свободное пространство, полукругом тесно встали солдаты, ряд за рядом. Послеполуденная жара выгоняла пот. Несмотря на множество людей, которым не хватило места во дворе и они толпились и за забором, было тихо.

У стола спиной к дому стоял штабс-капитан Тавлеев, похожий на надевшего военную форму безукоризненно опрятного учителя. Слева от него встал статный красавец-подпоручик Белокозов, командир разведчиков. Справа от Тавлеева стоял начальник штаба отряда поручик Кулясов – поджарый, невеликий ростом, он неожиданно заговорил густым басом, обращаясь к солдатам:

– Желающие, приготовьтесь!

Кулясов положил на стол перед собой коробку папирос «Товарищъ» ныне из-за войны закрытой в Ростове-на-Дону табачной фабрики «Работникъ», коробку украшало изображение расчёсанного на пробор бородатого господина в сюртуке, расстёгнутом на солидном животе, который, выпирая, натянул белую рубаху с рядом красных пуговиц. Поручик вынул из коробки папиросу и, разминая её, с удовольствием понюхал.

Писарь Сосновин, подошедший к торцу стола, положил на него листы бумаги, карандаш и пучок соломинок, три среди них были короче остальных. Молодой человек завернул пучок в бумагу так, что соломинки высовывались наружу концами одинаковой длины. Солдаты стали подходить по одному и тянуть жребий. Трое, которые его вытянули, встали у стола в ряд с офицерами.

– Прошу сесть! – произнёс штабс-капитан.

Он, пятеро других судей и писарь сели на стулья. Тавлеев приказал подвести обвиняемого и вызвать свидетеля. Утевский, на этот раз собранно-спокойный, остановился там, где ему указали: поодаль от стола. Мужчина, которого развязали после того, как привезли, стоял в потрёпанном пиджаке перед столом. С крыльца позади судей на него смотрели Маркел, Илья, Мария, ординарец штабс-капитана Михаил и его младший брат Пётр – невысокий ловкий разведчик, бросивший гранату в избу, где ночевали красные. Михаил знал от брата подробности боя и то, как был взят обвиняемый.

Мужчина, не отличаясь ростом, выглядел неслабым и был не из худощавых. В сарае его захватили без фуражки, и он уже несколько раз попросил, чтобы ему дали что-нибудь прикрыть голову от солнца. Его тёмные волосы были коротко пострижены, меж ними просвечивала кожа.

– Господа, примите в ваше внимание, что я давеча дал господину офицеру все сведения о красных, какие поблизости, – поглядев на Тавлеева, проговорил он смиренно, обвёл взглядом сидящих за столом.

– Сведения ещё надо проверить, – сказал штабс-капитан, – но если они и правдивы, это не освобождает вас от наказания, если обвинение будет доказано!

Писарь занёс в протокол фамилию, которой назвал себя пленный. Записав, что, по его словам, он, мобилизованный, служил в фуражной команде, Сосновин добавил установленное разведчиками: команда забирала у селян не только сено и овёс для лошадей, на возах оказались мешки с зерном и мукой, корзины с яйцами, полушубки, овчины, сапоги, тёплая одежда, включая женскую, топоры, молотки и прочее. Отступая, красные с помощью подобных команд вывозили всё, что можно было вывезти, из мест, куда ещё не вошли белые.

Штабс-капитан сказал об этом пленному, спросил:

– И вы утверждаете, что заготовляли только фураж?

Тот прижал к груди крупные кисти рук, воскликнул голосом клянущегося:

– Я себе ничего не взял! ни деревянной ложки, ни портянки! – он подтянул к локтям рукава пиджака, простёр руки к Тавлееву: – Не только у меня такие рисунки! Ваш солдат не сказал, что вот их, вот эти самые видел на руках того убийцы!

Было понятно, что, когда в свете керосиновой лампы обнаружились татуировки у пленного, Утевский мог заявить, что именно их он запомнил. Однако он и теперь повторил суду, что не помнит, какие татуировки были на руках убийцы.

– А самого тебя я запомнил и никогда не забуду! – отчаянно крикнул солдат, так и подавшись к пленному.

Тот, словно сожалея и сочувствуя парнишке, сказал скорбно:

– Молодой вы и ошибаетесь, на невиновного навлекаете… Вы и про перстень на пальце говорили, а где он?

Штабс-капитан обратился к Утевскому:

– Пожалуйста, для протокола – что вы говорили о перстне?

Солдат проговорил понурившись, но твёрдым голосом:

– На правой руке убийцы, на среднем пальце, был перстень с печаткой – по виду медный или золотой.

– Так. Перстень не найден! – произнёс Тавлеев, поглядел на сидевших справа от него и на тех, кто сидел слева: – Решайте, господа! Я считаю – доказательств для приговора к расстрелу недостаточно. Я не сомневаюсь в искренности Утевского, но убийца, которого он видел, и обвиняемый могут быть необыкновенно похожи внешне. Это случается.

Ординарец Михаил сбежал с крыльца, наклонился над плечом штабс-капитана, зашептал.

– Господа! – тот опять обратился к товарищам. – Никишов просит позволения ещё раз обыскать обвиняемого.

Позволение было дано, и Михаил Никишов с сосредоточенным видом подошёл к мужчине в пиджаке, который тут же развёл руки, с готовностью открывая доступ к карманам. Солдат вывернул один и другой, повернулся к сидящим за столом и сообщил как о новости:

– Пустые!

Судьи молчали, по-видимому, недовольные тратой времени. Михаил сказал:

– А вот тут дырочка.

В вывернутом дне кармана разошёлся шов.

– Что-то могло провалиться под подкладку, – говоря это, Михаил хотел было пощупать полу пиджака, но пленный внезапно оттолкнул его обеими руками:

– Не касайся моего тела! – и закричал: – Господа, что за срам надо мной?! Не допускайте!

– Ну что ты, что ты, не осрамим, – говорил Михаил добродушно-ласково, словно успокаивая кого-то слабого и перепуганного, при этом из своего кармана извлёк складной нож и раскрыл его.