Рубен Маркарьян - Кортик фон Шираха

– Отец Штурм, вы сказали «привилегированные узники»? В лагере есть деление на привилегированных и других? – опять подал голос француз.

– Вообще заключенные в Хойберге делятся на три класса. Распределяют всех сразу по прибытии в соответствии с личным делом узника, поступившем из гестапо. Первый класс охранники, шутя, называют раем. Туда попадают те, кто не является открытым политическим врагом нацистов. Они хотят таких переделать в своих, в себе подобных.

Потому и не слишком жесткие меры. У них-то как раз и окна в бараке. Даже посылки с воли разрешены – еда и белье.

У заключенных первого класса подъем в шесть, пять минут на умывание. Потом чашка кофе и хлеб. Потом, как величайшая милость, – работа. Не особо трудная: уборка территории, ремонт, по хозяйству что-нибудь. В час дня обед по баракам. На комнату выдают одну общую лохань, из которой все едят одновременно. Но разрешены вилки и ложки. После обеда снова работа или физические упражнения. Вечером – еще кусок хлеба. В восемь часов все лежат на своих соломенных тюфяках. Я бы не поверил, что это рай, если бы сам не оказался в аду. Есть с чем сравнить.

– Второй класс заключенных намного хуже? – это уже спросил пастор Лихтенберг.

– Они называют это чистилище. Режим такой же, как в первом, только работа гораздо более тяжелая: мощение дорог, пахота земли, сами понимаете, для людей, получающих в день глоток жидкого супа, чашку кофе и два куска хлеба, очень тяжело. Заключенные – в основном рабочие, из социалистов, но не из лидеров. Просто работяги, сочувствующие красным. В бараках чистилища есть окна, но подходить к ним запрещено. И не вздумайте нарушить, стоит кому-нибудь выглянуть сквозь решетку, ему в лицо уже целится охранник…

– Кто попадает в третий класс? – спросил журналист Ксавье де Отклок.

– Такие, как вы, – журналисты, пишущие против них, рабочие-коммунисты, резко критиковавшие власть, и еще… самые опасные враги. Католические священники.

– Отец Штурм, – слышно было, что француз старательно подбирает слова. – Я понимаю, вам крайне неприятно это вспоминать…

– Мы виновны в том, что почитаем записанный в Евангелии долг милосердия! – воскликнул аббат. – Заключенный третьего класса в Хойберге первым делом оказывается в бараке с заколоченными окнами. И там отдыхает две недели. Две недели в зловонной темноте, тесноте, с десятками незнакомых, невидимых, обезумевших от ужаса людей, которые стонут, плачут, ругаются шепотом, потому что в этой земной преисподней запрещен не только свет, но и звук! И еще голод, звериный голод. Охранники, как зверям в клетку, вносят общее корыто, из которого нужно что-то зачерпнуть руками. Каждый день заключенным ада положены три прогулки по полчаса под охраной вооруженных штурмовиков, не для того, чтобы мы смогли вдохнуть свежего воздуха, а для того, чтобы сравнить наш ад с чистилищем второго класса и раем первого. Я посчитал 21 час за две недели… Думаю, это был самый чистый свет и самый свежий воздух в моей жизни, хотя грешно так думать…

– И триста пятнадцать часов самой смрадной тьмы, – быстро сосчитал француз.

– Вы правы… – в голосе аббата Штурма заскрежетал металл. – Самый последний, триста пятнадцатый час, самый ужасный. Надо сидеть, сжав зубы. Стоит охраннику услышать возмущенное восклицание, и ты не перейдешь вместе со всеми во второй класс. Еще две недели в аду. И так до тех пор, пока твоя воля не превратится в труху, которой наполнены вожделенные тюфяки узников из рая.

– Были ли случаи побега? – поинтересовался журналист.

– Я слышал из Дахау кому-то удалось сбежать. Из Хойберга – нет. Помимо штурмовиков и электрических рогаток в бараках весь лагерь окружен колючей проволокой под высоким напряжением. И у всех входов – часовые.

– Даааа… – задумчиво протянул француз. – Странно, что они в своих газетах не говорят, как полезно электролечение. Бесплатное электролечение в Хойберге. Радикальный метод лечения от самого страшного недуга – жизни в стране, где вас считают лишним.

– Уже цитируете будущую книгу? – спросил пастор Лихтенберг. – Не забудьте упомянуть, что этот курорт не бесплатный. По закону каждый заключенный обязан платить две марки, или 12 ваших франков за день, заполненный этим разнообразным отдыхом.

Отто Шульц отошел от двери. В процессе всего подслушанного интервью в голове рождались, сталкивались друг с другом, со скрежетом терлись о черепную коробку, пытаясь вырваться наружу, противоречивые мысли.

Аббат врет? Такого ведь не может быть! Но он говорил таким голосом, с таким чувством, что не поверить было нельзя. Если не врет, тогда что? Врет штурмбаннфюрер СС в интервью немецкой народной газете? Как такое возможно?

Отто растерялся. На мгновение показалось, что сейчас потеряет сознание. Ослабил галстук, расстегнул пуговицу на коричневой рубашке. Пальцы нащупали ткань, насквозь мокрую от пота. Отто даже не заметил, что пот уже давно залил глаза, приклеил рубашку к телу, так что боец «Гитлер-югенда» стал больше похож на мокрую мышь, чем на будущего защитника Отечества.

Шатаясь, двинулся к выходу. Открыл дверь, сделал пару шагов по ступеням к ожидавшему велосипеду, споткнулся, упал на колени, оперся руками о холодные булыжники мостовой. Его вырвало.

– Я не могу просто так войти сюда!

Артем и Оксана остановились у центрального входа в собор святой Ядвиги. Уже поднимались по ступеням, когда Оксана неожиданно заартачилась.

– Я не могу просто войти! – повторила она.

– Почему? – меланхолично спросил Артем, уже привыкший к резко возникающим капризам подруги.

– Потому что это храм. Я же не могу сюда войти как турист? Я – верующая. Надо подготовиться, посидеть и подумать, о чем просить у Бога.

– Это католическая церковь, а ты… Ты же вроде говорила – православная?

– Без разницы! Мне надо присесть и подумать!

Оксана сказала это таким тоном, что для полного эффекта не хватило только топнуть ножкой. Сдержало видимо только нахождение на ступенях святого места.

Артем, прежде легонько тянувший девушку за руку вверх, спустился на ступеньку ниже и заглянул ей в глаза. Оксана ответила серьезным взглядом, без тени шутки. Стало ясно, она придает посещению храма действительно важное значение.

– Окей! Пошли поищем скамейку, посидим, – предложил Артем.

Огляделись по сторонам. Перед ними рассыпалась брусчаткой площадь Бебельплац с редкими вкраплениями туристических групп, но без единой лавочки, на которую можно было присесть.

– Пошли кружок сделаем! – Артем повлек Оксану за собой. – Обойдем эту стройку, там за углом «Оперн» – кафе, где Бакунин ел пирожные. И сквер.

В центре площади у группы испанских туристов Артем остановился. Люди стояли, склонив головы, и слушали гида.