Екатерина Глаголева - Дьявол против кардинала

Вдоль всей большой аллеи Кузьера стояла плотная толпа придворных. Королева шла, поддерживаемая под руки де Бренном и де Бетюном, позади следовали Ришелье и вся ее свита. Завидев Людовика, направлявшегося ей навстречу с другого конца аллеи, Мария сняла черную бархатную полумаску, которую носила почти постоянно, первой подошла к сыну и трижды поцеловала его: в губы и в обе щеки.

– Добро пожаловать, матушка. Мне жаль, что мы не увиделись ранее, ибо я давно ожидал вас, – произнес Людовик затверженную фразу.

Мария молча разглядывала сына. Они не виделись более двух лет. Подбородок ее задрожал, из глаз потекли слезы.

– Вы так похорошели, сын мой, – прошептала королева, сдерживая рыдания. – Так выросли, возмужали…

Что-то дрогнуло в душе Людовика, он крепко обнял мать и замер так, закрыв глаза, боясь прослезиться самому. Придворные же слез не скрывали; в руках у дам замелькали платочки, которые они то и дело подносили к глазам, кавалеры размахивали шляпами, отовсюду неслись восторженные возгласы, послышался хруст и треск: несколько человек, взгромоздившихся на старые вётлы и буки, полетели вниз, потому что под ними подломились ветки. Это происшествие всех рассмешило, слезы высохли, и королевская семья (Анна Австрийская, Гастон и обе принцессы тоже присутствовали при встрече) отправилась на завтрак.

За завтраком Ришелье так напрягал слух, силясь разобрать, что говорят меж собой Людовик с матерью, что у него разболелась голова. Он был зол на музыкантов, расположившихся со своими лютнями и виолами почти что у него за спиной, зол на придворных, которые громко переговаривались и смеялись. Люинь сидел напротив и, похоже, испытывал те же самые неудобства.

– Я сожалею о том, что произошло, – говорил тем временем король. – В будущем мы должны всегда хранить дружбу и согласие. Попробуйте цыпленка в маринаде.

Мария улыбалась и любовалась сыном.

Наверное, волны, которые мысленно посылал Люинь, дошли до короля: он принялся уверять королеву, что Люинь всегда был ей добрым и верным слугой, и он ручается, что и в дальнейшем его советник будет выказывать к ней почтение и послушание.

Музыканты остановились передохнуть, и в этом минутном затишье Ришелье расслышал просьбу, с которой Мария обратилась к сыну. Она просила кардинальской шапки… для архиепископа Тулузского, сына герцога д’Эпернона!

Кровь зашумела в висках у Ришелье. Такого он не ожидал. Хотя… Странно было бы удивляться коварству и неблагодарности: честность и признательность со стороны правителей достойны удивления в гораздо большей степени. Он с трудом дождался окончания завтрака, не поднимая глаз от стола, чтобы не встретиться взглядом с Люинем.

На следующий день Люинь, плохо скрывая торжество, объявил Ришелье, что король намерен ходатайствовать перед Святым престолом о кардинальском сане для архиепископа Тулузского и просит его – его! – написать представление. Ришелье молча поклонился.

Двор провел еще несколько дней в Кузьере, потом перебрался в Тур. Время проходило в пирах и развлечениях, но обстановку нельзя было назвать сердечной. Мария Медичи, никогда не отличавшаяся дальновидностью и чувством такта, очень скоро начала предъявлять свои требования: вернуться в совет. У нее было на это право: королеве-матери полагалось участвовать в заседаниях Государственного совета, однако у Марии никогда не достало бы скромности играть там иную роль, кроме первой. Она не смогла бы держаться в тени, как ее мудрая предшественница и родственница – Екатерина Медичи, вдова Генриха II. Людовик слишком хорошо помнил то время, когда его водили на помочах, а потому всеми силами избегал матери и целыми днями пропадал на охоте. Люинь был этому несказанно рад: он сам боялся, что король подпадет под материнское влияние, что уменьшило бы его собственное, и всячески способствовал их отдалению. Ришелье, напротив, досадовал и на королеву-мать, и на короля: Мария Медичи должна была стать для него посохом, опираясь на который он пришел бы в Париж, а вместо этого оказалась палкой в колесе его кареты. Люинь опасался умного епископа, чувствуя его превосходство над собой. Между двумя фаворитами завязалась скрытая, подковерная борьба.

Между тем Мария, предоставленная самой себе и раздраженная тем, что осуществление ее намерений откладывается на неопределенное время, вымещала досаду на невестке. Ни одного дня не проходило без мелких стычек, уколов и неприятных сцен. Анна, уже привыкшая чувствовать себя первой во всем, не желала уступать, в ней взыграла испанская кровь. Людовик оказался между двух огней. Один раз за обедом разгорелась особенно бурная ссора по поводу того, кто должен занимать почетное место рядом с королем. Анна была совершенно уверена в своей правоте, поскольку по закону первенство принадлежит царствующей королеве, Мария же со свойственным ей упрямством гнула свою линию. Поставленный перед необходимостью немедленно и самостоятельно принять решение, чего он терпеть не мог, Людовик озлобился, скрепя сердце отдал преимущество матери, после чего буквально выбежал из замка, вскочил на коня, свистнул собак и умчался в лес. Анна пошла к себе, выгнала всех служанок, бросилась на постель и разрыдалась. Людовик же до темноты где-то пропадал, так что Анна не находила себе места от тревоги и выслала на дорогу факельщиков.

Наутро король явился к матери, объявил, что немедленно уезжает в Париж, и спросил, ожидать ли ее приезда. Ах, вот как? Она, выходит, только гостья в доме своего сына? Слава Богу, ей есть где голову преклонить! Мария в Париж ехать отказалась. В тот же день Людовик вихрем умчался в столицу, за ним потянулся длинный кортеж со свитой. Спустя пару дней поезд королевы-матери неспешно отправился в Анже.

Узнав об отъезде, Ришелье мысленно выругался не подобающим священнику образом и проклял взбалмошную бабу. Но сделанного не воротишь: ему вновь пришлось последовать за королевой-матерью, удаляясь от Парижа.

Не доезжая Анже, их встретил дядюшка Амадор де Ла-Порт во главе пышного эскорта из десяти тысяч человек. Жители города выстроились вдоль улиц, по которым следовал королевский кортеж, и приветствовали его восторженными кликами, женщины махали платочками, высунувшись из окон. Мария повеселела и приосанилась. Однако впоследствии выяснилось, что почет и уважение – это все, чем могут услужить ей ее подданные, а городской арсенал оказался совершенно пуст.

Ришелье поселился поблизости от резиденции Марии Медичи. Довольно скоро он получил письмо от Барбена: несчастного советника наконец выпустили из Бастилии, давняя просьба королевы была удовлетворена. Барбен обращался к нему как к старому другу, сообщал, что положение его отчаянное, и просил выхлопотать ему местечко в свите королевы-матери. Ришелье послал ему немного денег и письмо, в котором дал понять, что в Анже его не ждут.