Андрей Домановский - Загадки истории. Междуречье

Возросший экономический гнет негативно сказался на благосостоянии общинников Лагаша, привел к их обеднению и даже обнищанию. Документы того времени свидетельствуют, что многие лагашцы находились в долговой зависимости от представителей местной знати, а некоторые были даже вынуждены продавать собственных детей в рабство. Кстати говоря, шумерское законодательство, относящееся к более позднему времени, свидетельствовало об исключительной, практически неограниченной власти родителей над детьми: «Если сын скажет своему отцу: «ты мне не отец», то тогда его обрить, положить клеймо раба и продавать за деньги. Если сын скажет своей матери: «ты мне не мать», то надо обрить его, вести по городу и затем изгнать из дома. Если отец скажет сыну: «ты мне не сын», он (сын) теряет дом и стены. Если мать скажет своему сыну: «ты мне не сын», он теряет дом и утварь».

Итак, из-за концентрации доходов в руках жреческой и чиновничьей верхушки в разы увеличился экономический разрыв между простолюдинами и знатью. Социально-экономическое расслоение общества дополнялось непопулярными отменами древних обычаев и попросту произволом чиновников. При этом правившие страной энси использовали накапливавшиеся в их руках материальные ценности преимущественно для обогащения собственных семей и не уделяли должного внимания даже такой важной статье государственных расходов, как поддержание обороноспособности и укрепление военной мощи города. В условиях постоянной борьбы городов-государств за власть над Двуречьем последнее было особенно тревожным.

Сохранившиеся тексты так описывают чинившиеся несправедливости и то, что мы назвали бы коррупцией: «С прежних дней, издавна – тогда корабельщик пользовался ладьями, ослами пользовался главный пастух, баранами пользовался главный пастух, рыболовными сетями пользовался надзиратель рыбаков; …пастухи рунных баранов за белого барана должны были выкладывать там серебро; землемер, главный певчий, абриг, изготовитель пива и благовоний и все (артельные) старосты (храмового персонала) за… ягненка должны были выкладывать там серебро». Государственными служащими и жрецами нарушалось право частной собственности: «Назначаемый (правителем?) жрец-санга в саду соседа мог рубить из его деревьев и забирать у него плоды». В особо крупных размерах и наиболее очевидно служебным положением злоупотреблял верховный жрец энси: «Волы богов возделывали огород энси, на лучшем поле богов были огород и бахча энси; упряжные ослы, рабочие волы отбирались у всех жрецов-санга, ячмень всех жрецов-санга раздавался людьми энси. …Дом энси был объединен с полем энси, до „женского дома” (храм богини Бабы) – с полем „женского дома”, дом „детства” (храм богов – детей бога Нин-Нгирсу) – с полем „детства”».

Сложившаяся в Лагаше социально-экономическая и политическая обстановка неминуемо вела к социальному взрыву, который не заставил себя долго ждать. Энси Лугальанда был низложен и смещен, а к власти пришел его родственник по женской линии, муж сестры жены энси – Уруинимгина.

Как бы то ни было, около 2318 г. до н. э., опираясь на поддержку широких слоев населения, Уруинимгина получил верховную власть над Лагашем. Его надпись традиционно утверждает, что произошло это по воле и при прямом вмешательстве богов: «Нингирсу, воин Энлиля, даровал Уруинимгине царство над Лагашем и дал ему власть над 10 сарами людей» (10 сар составляли 36 тысяч человек). Однако правление Уруинимгины было непродолжительным – всего около 6–7 лет (2318–2312 гг. до н. э.), но стало одним из наиболее запоминающихся в истории Раннединастического периода. Произошло это благодаря масштабным реформам, проведенным правителем в интересах подавляющего большинства жителей Лагаша. «Было рабство в стране, – говорит сам Уруинимгина в одной из своих надписей, – и не стало его».

Сведения о реформах Уруинимгины содержатся в записях на трех больших глиняных конусах, два из которых сохранились до наших дней в хорошем состоянии. Согласно этим сведениям, правитель Лагаша уменьшил плату, взимавшуюся жрецами с общинников за проведение религиозных обрядов, отменил ряд налогов, взимавшихся с ремесленников, отменил поборы с жрецов и наиболее значимых представителей храмовой администрации. Была вдвое увеличена оплата труда свободных общинников, работавших на храмовых полях. Возможно, это была щедрая плата общинникам за поддержку государственного переворота. С другой стороны, втрое было сокращено число тяжеловооруженных воинов, большинство из которых, как можно предположить, до последнего поддерживали Лугальанду. Правда, оставшимся из них в четыре раза увеличили содержание, что, вероятно, также может расцениваться как плата за переход на сторону зачинщиков переворота. Наиболее же важно то, что Уруинимгина ограничил произвол чиновников, запретив им отчуждать в свою пользу часть доходов от пользования ладьями, от стад и рыбной ловли, а земли храмов городских богов (Нин-Нгирсу, Бабы и их детей) изъял из собственности семьи энси и вернул в храмовое владение. Используя современные аналогии, мы могли бы назвать это возвращением незаконно присвоенного государственного имущества.

Были также приняты законы против убийства, грабежа, воровства, краж со взломом, долговой кабалы, отменены продажи в долговое кабальное рабство. Особо отметим постановления, направленные на защиту частной собственности, которую стремились заполучить чиновники с использованием служебного положения и давления на подчиненных. Законы требовали обязательной добровольности сделки со стороны зависимого лица и полновесной оплаты за отчуждаемое имущество от его начальника: «Если дом начальника прилегает к дому шуб-лугалы (держателя служебного надела) и этот начальник скажет: „ Я хочу (его) у тебя купить ” , то, когда он будет у него покупать, пусть (шуб-лугала) скажет: „ Отвесь мне хорошее серебро по моему желанию… ячменя за это насыпь мне ” ; а когда он у него не сможет купить, то этот начальник шуб-лугалу не должен гневаться». Завершает документ утверждение о том, что Уруинимгина позаботился о том, чтобы влиятельные, могущественные люди Лагаша не притесняли и не обижали «сирот и вдов»: «Чтобы сироте и вдове сильный человек ничего не причинил, он заключил с Нин-Нгирсу этот завет».

Подобно Энметене Уруинимгина также называет предпринятые им преобразования «возвращением к матери» и заявляет, что установленный им новый порядок – не что иное, как «нам-тар-ра уд-би-та» – «прежнее определение судеб», то есть возвращение к старым добрым традициям, существовавшим ранее, до того, как нравы людей и правителей были испорчены. Таким образом, при всей яркости реформ, предпринятых лугалем Лагаша, их значение не следует преувеличивать – они были не попыткой преобразовать общество на действительно новых началах, а лишь стремились возобновить прежние обычаи и установления. Более того, большинство представителей государственной и храмовой администрация сохранили свои посты и, соответственно, социальный вес и влияние, причины обеднения общинников и роста долговой кабалы устранены не были, земли во владение храмов были возвращены во многом лишь номинально. Характерна в этом отношении судьба Лугальанды, низложенного предшественника Уруинимгины. Бывший «великий энси» зажиточно жил в имении близ Лагаша вплоть до последних лет правления Уруинимгины, а жена отстраненного от власти жреца получала в первые годы после переворота «почетные дары». Когда же на втором году правления Уруинимгины она умерла, то была похоронена с высочайшими почестями и с участием в церемонии погребения двухсот жрецов. Низложение, с учетом этих фактов, выглядит совсем не как революция, а как фактически добровольное самоустранение от власти в обмен на гарантии личной безопасности и возможность продолжить жизнь в качестве частного (и весьма зажиточного!) лица, да еще и с выплатой содержания из государственной казны.