Алексей Мальцев - Роковой клад

Только страшно – вдруг половицы скрипеть начнут. Или Тимофей в избу ринется – её застукает, как она отбоярится?

Подгляд, он и есть подгляд.

Хотя – не только это страшило, если по совести. Отбоярится, чего уж там, скумекает что-нибудь, слова найдёт. Пуще конца света боялась Манефа, что её опасения подтвердятся. А ну, как действительно бабу увидит, что тогда? Ведь помрёт, того и гляди, не сходя с места, прямо в сенях.

Скрип телеги отчётливо доносился со стороны околицы.

Тимофей звякнул щеколдой – знать, ворота отворяет.

«Не до меня ему щас!» – подумала Манефа и осторожно засеменила к дверям. В сенях её прохватил холод: хоть и август на дворе, а ночи стоят как осенью – зябкие, сырые. Скоро она забыла про зябкость и сырость – как рассмотрела в щёлку, какая телега с сеном въехала к ним во двор. Лошадь всхрапнула, учуяв устоявшийся чужой запах.

– И как вы, Кондрат Спиридоныч, – глухо донёсся со двора голос мужа, – не убоялись такое богатство везти?!

Услышав имя-отчество, Манефа чуть не соскользнула с приступка – вот бы грохоту наделала! Сам Тараканов пожаловал! В его квадратной фигуре, окладистой седой бороде, которая покрывала всю грудь, неторопливой походке мерещилось ей что-то отталкивающее, пугающее. Зачем пожаловал среди ночи?!

– Какое богатство? – переспросил гость, снимая балахон с большой породистой головы. – Я сено привёз. Весь божий день возил по деревне, глаза мозолил.

– А зачем весь день-то?

– Чтоб запомнили, значит, чтоб привыкли.

Манефа ничего не понимала: на кой ляд им сено? Слава богу, нынче сами накосили, два стожка на заимке стоят, под дождём мокнут.

В щёлку здорово сквозило, глаз Манефы то и дело слезился, не давая толком разглядеть говоривших.

– У тебя домашние-то спят? – строго поинтересовался тем временем Тараканов.

– Без задних ног, – успокоил его Тимофей, хватая приготовленные загодя вилы и принимаясь сгружать с телеги привезённое сено. – Можете не беспокоиться.

– Ну, коли так… А то что-то физиономия у тебя сикось-накось… Боишься, как я погляжу?

– Дак, чего мне бояться, – не уверенно прозвучало в ответ.

«Боишься, Тимоха, ещё как боишься, – подумала про себя Манефа. – Уж я-то тебя знаю!»

Под сеном оказался сундук, который Тимофей сперва попытался в одиночку стащить с телеги, но не вышло. Её муж слабаком никогда не был: когда разгневается, бывало, так двинет, что синяк потом не сходит неделю, а то и больше. И ночью в исступлении порой так стиснет, что, того и гляди, рёбра треснут. А тут – не смог сундук стащить с телеги. Смех!

«Видать, увесистый шибко», – хмыкнула про себя Манефа, оторвав глаз от щёлки, чтобы проморгаться.

Вдвоём они сундук кое-как кряхтя сгрузили, и с перекурами утащили в сарай. Интересно, что в нём такое спрятано?

– Чую, скоро раскулачивать придут, – тяжело дыша, пояснил Тараканов, когда они вернулись во двор. – У тебя ж всё надёжней. Сегодня же закопай в огороде… затемно чтоб. Это место разровняй, разборони да засади чем-нибудь. Или давай вместе закопаем.

– Не беспокойтесь, Кондрат Спиридоныч, – заверил его Тимофей, вышагивая к воротам. – Сейчас же закопаю, всё сделаю.

– Скажешь, кто спрашивать будет – Спиридоныч, мол, сенца подкинул, покажешь, ежели что…

Пока пустая телега со скрипом выезжала со двора, Манефа благополучно вернулась к себе на кровать. До утра теперь точно не уснуть. Голова пухла от вопросов, ответить на которые никак не получалось.

С какой стати Тараканов привёз к ним свой сундук? С чего бы такое доверие? Раскулачка – раскулачкой, но почему именно к ним? Не сказать, чтобы они с Тимофеем шибко дружили. Чтобы пили на брудершафт – не помнится такого.

Случалось – закажет Спиридоныч кресало изготовить или салазки к зиме поправить. И – всё на этом. А чтобы близко сойтись – ни-ни.

Неужто так авторитетом вышел Тимофей, что у него можно фамильные драгоценности от раскулачивания спрятать? А почему бы и нет? Ведь не каждый и вспомнит, какая фамилия у Тимофея – всё кузнец да кузнец. И отец его кузнецом был, и дед. А фамилия у Тимофея не лёгкая в произношении – Шкабардня. И она рядом с ним – Манефа Шкабардня. Не фунт изюму, так вот.

Она сама не заметила, как прильнула к окошку, наблюдая за удаляющейся телегой, в которой покачивался уважаемый всеми бородач. Неужто даже его решили раскулачить? Да на нём вся деревня держится! О чём правление думает?

Поток манефиных мыслей внезапно прервался, так как едва подвода с Таракановым скрылась из виду, кусты возле амбара шевельнулись, из них высунулась чья-то голова. Только чья – далековато, не разглядеть.

Вскоре на дорогу выбрался лысоватый мужик в одних портках, огляделся, и вприпрыжку направился вслед за уехавшей телегой.

– Да это же… – пробормотала Манефа и тотчас прикрыла рот ладошкой, перекрестившись несколько раз. Потом забилась под одеяло и свернулась калачиком. Ей показалось, что начинается хвороба: сначала бросило в жар, потом зазнобило.

Сказать Тимофею, что за ними следили, или не сказать? Ежели скажешь, надо будет объяснять, почему не спала? Должна дрыхнуть без задних ног, а она наблюдательный пункт устроила, понимаешь! Откуда взяться бессоннице у молодой бабы?

В голове крутилось множество мыслей, с которыми Манефа не могла совладать. Но вскоре всех их словно течением унесло, как льдины в половодье, оставив одну, успокаивающую. Слава богу, не бабу дожидался муженёк у калитки, зря она волновалась.

С этой мыслью она задремала. Потом её разбудил скрип открываемого голбца, она ещё подумала, что мужу среди ночи понадобилась самогонка. Она повернулась на другой бок и уснула. На этот раз – крепко.

Отдыхать после работы Фёдор Чепцов любил на завалинке. Сколько бы жена Варвара ни уговаривала, дескать, продует, захвораешь – он всё одно присаживался на своё любимое место, вытягивал уставшие ноги, навалившись на первые венцы брёвен, утыканных мхом.

На колени сразу прыгала кошка Булавка, цыплята принимались клевать сапоги…

Глядя на эту умиротворённую картину, никто из огурдинцев ни за что бы не сказал, что перед ним сам Фёдор Чепцов, знатный хлебороб-землепашец. Скорее – пьяный в дугу скотник не смог доползти до порога и тут же, под окнами, вырубился.

Как у большинства мужиков в деревне, бородатое лицо и шея у Фёдора были выгоревшими на солнце, а видневшееся в вороте рубахи тело – белым. Светлые с рыжинкой волосы выбились из-под съехавшей на бок фуражки, поправлять которую у хозяина не было сил. Будучи напряжённым весь день, тело размякало, словно тесто для оладий. Хорошо!

И Огурдино всё – как на ладони. Где, какая подвода едет, где мужик выпил лишнего, за бабой своей гоняется по огороду – всё видно. Почти полторы сотни дворов, шутка ли! Сгрудились они, жмутся к речке Коньве, которая изгибается в этом месте, словно литовка [1] Лито́вка – коса, которой косят, не нагибаясь. – Прим. ред. .