Владимир Буртовой - Беглая княжна Мышецкая

Ранним утром, под редкое бабаханье пушек из кремля и ружейную перестрелку из острога, Михаил Хомутов, приглашенный Лазарком Тимофеевым в шатер атамана Разина, нашел там всех главных соратников уже в сборе. Алешка Холдеев в дальнем углу, дописав коротко нарезанные листки, складывал их в стопку.

– Собрались, вижу, атаманы-молодцы, – Степан Тимофеевич окинул всех строгим взглядом уставших глаз, – Ну ин славно. А слово мое такое будет – негоже двум медведям в одной берлоге зиму дожидаться! Один другого должен выгнать, хотя бы и себе пасть чужой шерстью забить до обморока!

Походные атаманы согласно поддакнули, переглянулись: чего ж тут непонятного? Надобно брать князя воеводу Милославского на копье! Нетерпеливый Василий Серебряков завозился на ковре, будто сидеть в шатре у атамана и то было в большую ему нужду. Сказал, что думал:

– Полезем ночью на стены кремля, возьмем воеводу еще жирненьким, покудова в осаде не обтощал, да куда ни то в щель клопом не утиснулся!

Степан Тимофеевич покачал кудрявой головой, усмехнулся:

– Лихой ты казак, Васька! Да кремль брать – не с кизылбашцами на реке Куме схлестываться, кто ловчее арканом чужую шею охватит! Стены-то вона какие высокие. Ежели Ромашка тебя в охапку возьмет да швырнет вверх, и до середины не долетишь!

Казаки засмеялись – воистину, на стены кремля без лестниц не влезть. Лучше бы те стены из пушек разбить или зажечь. Заспорили. Степан Разин поднял руку, утишил походных атаманов.

– Алешка, написал мой указ?

– Написал, батюшка атаман. Целую дюжину!

– Подай! Вот, братцы, пошлите конных донских казаков человек по пять с каждым указом по ближним деревням. А указ мой таков, чтоб бояр да поместных побить, надобно нам ратной силой умножиться. Потому повелел я от каждого села и деревни быть к Синбирску к девятому сентября по два человека. А тебе, Ромашка, к тому же числу собрать с уезда добрых лошадей и вести сюда же. Великая поруха вышла войску оттого, что много коней пало при переходе от Саратова до Синбирска. Будто по чьему злому умыслу пал наш табун, малое число коней уцелело! Будь у нас конных тысячи с две, вовсе не ушел бы воевода Борятинский со своими рейтарами. А пеши за ним не поспеть нам, даже если будем бежать вдогон, языки вывалив наружу.

– Соберутся мужики, кто с вилами, кто с ослопом, – пожал плечами Серебряков, – что проку от них? Вот кабы с Дону тыщи две-три казаков от Гаврилова явилось, альбо Леско Черкашенин с Донца к нам поворотил в подмогу…

– Не дело говоришь, Васька! – прервал походного атамана Степан Тимофеевич. – Дон да донские казаки – наша родимая сторонушка. Случись какая неурядица у нас здеся, куда подадимся новые силы собирать? На Дон же! А кто там поможет нам? Неужто Корнилка Яковлев? Альбо Мишка Самаренин, наши войсковые старшинские атаманы? Они на нас там давно-о плетут волосяные арканы!

– Надо было их вслед за боярином Евдокимовым в куль да в воду! И черт под старость в монахи пошел – народу-то в спокойствие, – проворчал Михаил Харитонов, – теперь душа не болела бы за спокойствие на родном Дону.

Степан Тимофеевич в раздумии крутнул головой, вразумительно пояснил соратникам:

– Всех не согласных с нами, Мишка, в Дон не пометаешь, вода из берегов полезет… А в страхе их там Гаврилов с голутвенными казаками держать будет крепко… Ну, мы о ином заспорили. Так ты о мужиках заговорил, Васька. Что с голыми руками они. А Синбирск мы для чего брали? А кузнечный ряд здеся зачем? Неужто не скуют синбиряне крестьянам бердыши? Неужто стрелецкие десятники, приняв их в свои десятки, не обучат теми бердышами половчее биться? Покудова будем готовить приступ к кремлю, наше войско, глядишь, и удвоится. Не забывайте, атаманы мои верные, что со слов Тимошки Лосева у Милославского за стенами четыре тысячи московских стрельцов! А как они биться умеют – вчерашним днем сами видели. Это не астраханские, кои нас в руки приняли и ворота открыли в своем кремле каменном, имея мало что не сто пушек!

Помолчали, видя, что Степан Тимофеевич ночь не спал, многое передумал. Атаман поднял взгляд на Максима Осипова, одного из самых верных своих помощников, сказал:

– Возьми, Максимка, тридцать своих казаков, садитесь на коней. И с прелестными письмами езжайте по селам, сбирайте вокруг себя мужиков, а как обрастете достаточной силой, так и под Нижний Новгород идите, прежде попытав силушку у города Алатыря! Тебе, Мишка, – Степан Тимофеевич посмотрел на хмурого Харитонова, – тако же взять казаков с полета и идти на запад, в сторону Москвы. Да так тряхнуть окрестных бояр и поместных дворян, чтоб у них отпала всякая охота нашим отрядам супротивничать! Будет у вас достаточный успех, Москва боярская не скоро соберется с ратной силой сюда, под Синбирск. Возьмешь всю Корсунскую засеку, и к тебе доброе пополнение из засечных стрельцов и казаков придет, будет с кем супротив воевод идти. Да и сюда пришлешь несколько сот обученных ратников, нам в подмогу!

За шатром послышались приглушенные голоса, кто-то явно порывался видеть атамана Разина.

– Ромашка, выдь, узнай, кто там шум устроил не ко времени?

В шатре все смолкли, прислушиваясь, вскоре вернулся Роман Тимофеев, на скулах желваки ходят.

– Ну-у, сказывай! – нетерпеливо прикрикнул Степан Тимофеевич. – Что там стряслось? Со стругами что?

– Струги все целы, батько, да измена объявилась!

– Кто? – взорвался атаман и за саблю схватился, словно изменщики уже рядом и вот-вот ворвутся в шатер. – Повесить перед всем войском!

– Камышинский воевода Панов, батько! Подговорил тридцать бывших у воеводы Лопатина московских стрельцов, которые к нам у Царицына примкнули, и ночью с ними бежал!

– Куда ушел? По Волге?

– Нет, батько. Струг, на котором они были, на месте. Должно, мне думается, побегут по Корсунской засеке к Москве, покудова она еще нами не занята.

– Теперь и без сыска ведомо, кто воеводу Борятинского с вожжи отпустил! – тут же подал реплику сотник Михаил Хомутов. – Его ратники были с теми, кто после конных вбежал в обоз!

– Должно, прав ты, сотник, – согласился атаман Разин, всем телом повернулся к Михаилу Харитонову. Лицо налилось такой злостью, что походному атаману стало не по себе, словно это его уличили в пособничестве изменщикам.

– Поспеши, Мишка, на засеку! Каждый пень переверни, а тот камышинский оборотень не должен уйти! Я ему жизнь даровал, он икону в церкви целовал, что не будет иметь злого умысла, а сам сбег! Да еще и стрельцов подговорил! Найди его, Мишка!

– Найду, батько, от моей сабли не уйдет! [6] Камышинский воевода Ефим Панов со стрельцами был схвачен в Корсуни, которая уже к 14 сентября была взята повстанцами. Во время боя все беглецы были убиты.