Владимир Буртовой - Беглая княжна Мышецкая

Никита быстро воротился с мурзой Кильдибяком, лет сорока, смуглолицым, с живыми черными глазами и с усищами ниже подбородка, будто два конских хвоста висят по обе стороны рта. Пришел, смело протянул руку атаману, раздвинул усы в улыбке.

– Звал, бачка атаман? Дела давай, на драка давай, воевода воевать давай!

Степан Тимофеевич улыбнулся, у глаз собрались мелкие морщинки, которых Никита еще неделю назад вовсе не замечал.

– Сколько молодцев привел с собой, Ахпердя?

– Три ста батыр привел и еще мала-мала больше, – ответил мурза. – Мала тебе, бачка атаман, да?

– Мало, друг мурза, мало! Воевода Борятинский уже у Куланчи два дня назад был, теперь еще ближе. Скоро драка будет самая трудная, у него много рейтар собралось, да детей боярских на конях. Надо еще добрых конников, и тысячу надо, и две, и три! За Борятинским и Долгорукий воевода идет на нас. И его побить надо, мурза. Без конницы нам и мечтать нечего на Москву идти!

– Будем собирать, бачка атаман! В наша Цывыльска уезда много батыр к тебе айда-айда хотят. Поехал моя сюда тащить всех!

Атаман Разин скупо улыбнулся на эту горячность непоседливого мурзы, повернулся к Алешке Холдееву, спросил:

– Вы сочинили письмо с отцом Павлом, как я просил по прибытии мурзы в наш стан?

– Да, батюшка атаман, сочинили. Вот, пущай берет. Надобно только войсковую печать тиснуть.

Степан Тимофеевич под концом письма тиснул печать, протянул грамоту мурзе Ахперде.

Мурза покачал головой и для большей убедительности руками перед собой замахал.

– Не понимая я, бачка атаман, эти буквы! Ты мне читай, я слова в голову складывай, как дрова, а дома я этими словами говорить буду, без всякий помешка!

Атаман Разин, а за ним и Никита Кузнецов с Алешкой расхохотались, причем походный атаманов дьяк смеялся до слез, так что и на лавку завалился боком. Степан Тимофеевич протянул грамоту Алешке, сквозь смех приказал:

– Сам писал, сам и вгоняй слова ему в голову, поленце к поленцу, да ровненько, чтоб дрова от тряски не рассыпались!

Отсмеявшись, причем и мурза Ахпердя с ними посмеялся вволю, Алешка поднес грамоту к лицу поближе – на улице наступали вечерние сумерки – и неспешно, чтобы мурза успевал собрать слова себе в голову, начал читать:

– «От донских и от яицких атаманов молодцов, от Степана Тимофеевича и от всего великого войска Донского и Яицкого память Цывильского уезду разных сел и деревень черне русским людям и татарам и чюваша, за дом пресвятой богородицы и за всех святых, и за великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича, и за благоверных царевичев, и за веру православных христиан. А как из Цывильска к вам, к черне, русские люди и татаровя и чюваша и мордва, высыльщики в Цывильский уезд по селам и по деревням будут и станут загонять в осад стоять в Цывильску, и вам бы, черне, в осад в Цывильск не ходить, потому что над вами учинет обманом, всех в осаде вас перерубят. А тех бы вам цывильских высыльщиков ловить и привозить в войске под Синбирск. А которые цывиленя дворяня и дети боярские и мурзы и татаровя, похотев заодно тоже стоять за дом Пресвятой Богородицы и за всех святых и за великого государя и за благоверных царевичей, и за веру православных крестьян, и вам бы, чернь, тех дворян и детей боярских и мурз и татар ничем не тронуть и домов их не разорять. А в войсковой памяти вам, чернь, списывать давать списки по селам церковным причетникам дьячкам слово в слово. И, списывая, отдавать их по разным волостем и по селам и по деревням сотцким и старостам и десяцким, чтоб они, уездные люди, все в сию высокую память знали. К сей памяти войсковую печать атаман Степан Тимофеевич приложил».

Окончив читать, Алешка Холдеев с улыбкой посмотрел на мурзу, словно бы спрашивая, все ли он уяснил с первого раза?

– Все понимал моя, бачка атаман, будет воевода людей в Цывильск собирать сидеть осада, как медведя в берлога зимой, тех посыльщиков не слушать, палками бить! Так, да? Нада всем идти к бачка атаман к этот город, да? А меня спросил кто – где этот бамашка брал, я что скажу? Лесу нашел, да? Не поверят! Ты, батыр Алешка, пиши – атаман давал мне сам! Вот так, в руку давал!

Атаман Разин согласно кивнул несколько раз головой, похлопал мурзу по широкому крепкому плечу, повелел Алешке:

– Он прав, походный дьяк! Допиши ниже моей печати тако: «А с сею войсковою памятью послан наш войсковой казак Ахпердя мурза Килдибяков, и вам бы, чернь, ево во всем слушать и спору не держать. А буде ево слушать ни в чем не станете, и вам бы на себя не пенять». Приписал? Вот так-то оно вернее будет. Бери, брат Ахпердя, грамоту, бери десять своих батыров и езжай в свой уезд собирать большое войско нам в подмогу!

– Еду, бачка атаман. Коня мала-мала кормил и еду.

Проводив мурзу, атаман Разин, поразмыслив малость, повелел Никите сыскать синбирянина Федьку Тюменева и сказать, чтоб в ночь навезли скрытно от воеводского глаза к острогу и к новому насыпному валу возможно больше бревен и хвороста вязанками. Да чтобы приготовили длинные плахи – настелить потом поверх дров и по тем плахам, как по мостам, с насыпного вала перебежать на кремлевскую стену и наконец-то грудь в грудь сойтись с засевшими там московскими стрельцами на сабельную сечу… Близок уже был решающий час.

– Пусти, Лазарка, срублю-ю!

Взвизгнула вылетевшая из ножен атаманова сабля, вспыхнули неистовой злобой потемневшие глаза.

– Секи, Степан! – Лазарка Тимофеев, дергая покривившимися от гнева губами, рванул на груди кафтан. – Секи! И тебя там ссекут на третьем шагу! А на кого их оставишь? Гляди – их тысячи за твоей спиной! Погибнешь, и им погибель неминучая! Зачем мужиков поднял, чтоб в первой сече самому лечь?

Взлетевшая над головой Лазарки сабля свистнула мимо, рубанула бревно и, погудев чуть, замерла.

– Что же делать, Лазарка? И на сей раз чертов воевода неуязвимым от нас выскочил! Доколь такое терпеть можно?..

С вечера по приказу атамана Разина войска колонной выстроились за насыпным валом, где с противоположной от кремля стороны были сооружены удобные ступеньки из досок. Когда был дан сигнал, с боковых рубленых башен ударили по кремлю казацкие пушки и тысячи казаков, недавно набранных в атаманово войско, по центру насыпного вала устремились вверх. Каждый на себе тащил вязанку хвороста или наколотых дров. Поднявшись, они под пулями московских стрельцов бросали свои дрова за вал, заполняя ров и пространство между валом и кремлевской стеной. Освободившись, сбегали боковыми проходами вниз, за новой вязанкой. Сбегали, да не все, иных московским стрельцам удавалось подбить, и тогда мертвого или раненого подхватывали и спешно, чтобы не останавливать движения, сносили вниз, где местные лекарки принимались их лечить, делая перво-наперво перевязки, чтобы остановить кровь.