Юрий Иваниченко - Штормовое предупреждение

Сам Евдокимов, крепкий сорокалетний мужчина, произвёл на меня неоднозначное впечатление. Некоторая резкость и не слишком интеллигентная лексика меня не смутили – с такой биографией от него, выходца из крестьян, эсеровского и анархистского боевика в дореволюционные годы, с тюремным «университетом» за плечами, ожидать иного было трудно. Смущали его глаза… Я не физиономист, никак не забывал, что мы на одной стороне в борьбе, которая не может закончиться примирением, – и всё же предпочёл бы держаться от него подальше.

Несколько позже, когда я узнал, что именно Евдокимов возглавил Ударную группу по «окончательной очистке» Крыма от контрреволюционеров и классово чуждых элементов, ещё подумал, так, мельком: не будь у меня такой страховки – попал бы под общую «очистку».

А ещё позже, когда мне попался отчёт о деятельности Ударной группы, только диву дался. Он что, считал членов коллегии ВЧК совсем безграмотными, не способными посчитать, сколько было в России губернаторов и сколько оставалось в Крыму генералов и полковников после того, как почти все старшие офицеры Вооруженных сил Юга России ушли с Врангелем в эмиграцию? Ведь когда он давал мне поручения на крымскую командировку, полагая мою миссию сугубо контрразведывательной, речь вовсе не шла ни о каких высших чиновниках и офицерах. Так, в лучшем случае, о нескольких штабс- и просто капитанах, не отмеченных ни в списках эмигрантов основного исхода, ни в первой регистрации здесь, ни среди репрессированных в прошлую осень и зиму.

А памятны они, эти офицеры, были Евдокимову по временам его заведывания Особыми отделами Муравьевской армии и Южного фронта, – виновники нескольких «осложнений оперативной обстановки», подавлений рабочих восстаний и провалов подпольных организаций. Всего несколько фамилий – по паре флотских и армейских офицеров и столько же слишком хитрых фанатиков из армий Май-Маевского, Кутепова и Слащёва, которые якобы проскочили через все прошлые выявления, регистрации, розыски и прочёсывания.

Конечно, я пообещал обратить на них особое своё внимание, но на реальные результаты не слишком надеялся. Сведения об эмигрантах пока что у нас не были ни полными, ни достоверными. Не все убитые здесь в тот период были учтены, идентифицированы и внесены в какие-то списки и протоколы, – процветали ведь и «инициатива масс», да и просто уголовщина. Да и господа не только из армейской контрразведки, но даже из пропагандистского Освага, столь не уважаемого, как я помню, Антоном Ивановичем Деникиным, умели вовремя поменять документы, а то и облик, и перебраться туда, где их и не знает никто.

Документы, подготовленные в Харькове, оказались безукоризненными. Я не говорю уже о проверках в поездах и на станциях, где все патрульные чуть ли не в струнку вытягивались, разглядев аббревиатуры и печати. Кстати, забавно было видеть, как соседи по вагону чуточку отодвигались и сбавляли тон в разговорах, увидев моё общение с патрулями. Многое успешно и быстро решалось и в Симферополе, и в Севастополе, и в Керчи, где у Наркомата было больше интересов, чем у ЧК, – там восстанавливались и металлургический, и судоремонтный заводы.

Второй мандат, где я именовался представителем службы снабжения Южного фронта, здесь я не предъявлял.

В Симферополе меня принял «товарищ Стах», Полномочный представитель ЧК на территории Крыма Станислав Реденс, один из ближайших сподвижников Феликса Эдмундовича.

Ожидать внизу, возле дежурного и двух охранников, пришлось около получаса: до окончания оперативного совещания. Зато, когда была по телефону названа моя фамилия и сказано, откуда я прибыл, ждать не пришлось.

Оказалось, что Реденс недавно сам приехал из Москвы, где контактировал с верхушкой ВЧК. С кем именно и по каким вопросам – мне, естественно, знать не полагалось. Но не удивило, что после официального представления товарищ Стах спросил:

– А вы что, с Артузовым лично знакомы?

Вопрос предполагал, что в самом факте знакомства с начальником немноголюдного и очень секретного отделения меня, агента ИНО, то есть его подчинённого, для Реденса нет ничего неожиданного. Тем более, что я доложил товарищу Стаху о своём настоящем статусе – хотя не обо всех целях своей командировки в Крым. А вот степень этого знакомства и, как позже я узнал, причины настойчивого упоминания Артузовым моего имени, Реденс хотел знать.

В кабинете мы были только вдвоём, так что особо секретничать перед членом Коллегии ВЧК не было причин.

– Ещё с тех времён, когда он именовался Артур Фраучи.

– Это ж ещё когда было… – даже чуть присвистнул товарищ Стах.

– Не так давно, всего-то две войны тому. – Я позволил себе неофициальную интонацию.

Реденс только усмехнулся:

– Ясно, старые друзья. Он тоже с «вытребэньками» любит отвечать.

Насчёт «друзей» не стоило настаивать. Мало ли как будет это истолковано. А вот в обстоятельствах знакомства едва ли можно найти нечто поддающееся двоякому толкованию, тем более что все биографические факты легко проверить.

– Мы по институту знакомы. Он – по металлургии, я – по электротехнике. Выпуск шестнадцатого…

– Понятно, «две войны тому»… Ты смотри, запомнил Артур Христианович.

Здесь подразумевался ещё некий вопрос – мол, и что ж такое в студенческие времена было, что спустя ой какие насыщенные и непростые годы начальник ИНО запомнил, не забыл парня из безвозвратно другой жизни. Что-то следовало Реденсу из этого пояснить.

– Мы и летом семнадцатого виделись. В комиссии по демобилизации работали. Как раз после этого он Артузовым и стал. У служивых язык не поворачивался правильно «Артур» выговорить, а уж «Фраучи» – и вовсе никак. Всё «Артуз» да «Артузов».

– А потом нам всем пришлось на нелегальное положение переходить, – подхватил Реденс. – Вот кличку он и взял по прозвищу.

– Да так и прилепилось, – в тон сказал и я.

– А повоевать пришлось? – как бы невзначай спросил Реденс.

– Я из Политеха сразу в офицерскую школу, и к сентябрю – на фронт. Западный.

– К Брусилову? Или к Деникину? – Теперь Реденс смотрел мне прямо в глаза, а последнюю фамилию произнёс так, будто сам факт службы под командованием Антона Ивановича являлся проступком, если не преступлением.

Вот здесь и следовало намекнуть, что служба моя была не просто так, а в пользу нашего дела – но, естественно, только намекнуть, без подробностей.

– Не сразу, но скоро. Простите, товарищ Стах, но детали моей службы лучше узнать у Артура Христиановича – если он сочтёт необходимым…

– Да, мы отвлеклись, – совсем по-другому согласился Реденс. – К делу… То есть вы не просто легендированы как бывший офицер, а такой и есть. Выходит, с подстраховкой на случай проверки.