Андрей Небольсин - КАЗАЧЬЯ ДОЛЯ. Первый чеченский след

Мы пошли в тихое место, где нам никто не мог помешать. Богдан рассказал, что четыре раза горцы пытались нападать на них. Но в открытый бой они не вступали, стреляли издалека и снова уходили.

– У нас приказа стрелять не было. Мы боялись в них попасть, потому, как они могли нас просто раздавить, их там много. Мы на той заставе сидели, чтобы просто обозначить свои границы. Ну, представь: нас тридцать, а их тысячи. Им только приказ нужен, они сомнут и наш гарнизон, и тем более, нашу заставу. Их от наступления что-то удерживает.

–Как тебя ранило?

– Дурак, в героя хотел поиграть, высовывался много. Вот они и подстрелили. Да, ерунда, царапина. Скоро заживет.

–Ты, мне, кум, еще про Хряка расскажи, – я смотрел ему прямо в глаза, чтобы он не врал.

–Да что говорить, Коль, он сам виноват. Ну, посмотри, что он с тобой сделал.

–А ты что с ним сделал?

–Ничего, просто убил, – очень спокойно ответил он.

–И все? Всех пятерых?

–Ну да, а что?

–Расскажи, как это было?

–Кум, давай потом.

–Иди, Богдан, на перевязку.

–Ладно, пойду, а ты иди к Остапу. Мы вычислили, кто тебя Хряку сдал. Ну, вернее, мы на пятерых думаем. Кто – точно не знаем.

Я вышел из лазарета и пошел к Остапу. Но еще издали услышал храп Данько.

–Так, не повезло поговорить. Спит, а это надолго.

Я присел на скамью около палатки. Ко мне подсел Данила Шунько.

–Что, выздоровел? Пальцы как?

–Да вроде бы ничего, заживают.

–Как Богдана ранили? – спросил я.

–Да, из-за Макара гундосого. Тому захотелось походить перед укреплением. А как по нему стрелять начали, то вся его храбрость куда-то делась. Богдан выскочил из укрытия и на себе его притащил. Тому ничего, а у Богдана вся голова в крови. Так что, твой куманек – герой.

–Да, герой. А мне, гад, ничего не рассказал.

– Рассказать кому – это значит, Гундосого унизить, а у него это тоже первый бой. А по первому бою не судят. Так что это тайна и для нас, и для тебя.

–Нет, я сейчас пойду, этому Макару все выскажу!

–Нет, не пойдешь. Ему и так, бедолаге, стыдно. Даже не говори с ним.

–Хорошо, не буду.

Но на душе у меня было скверно. Мне так хотелось всё высказать Гундосому, из-за которого ранило друга. Но этот Гундосый уже был под огнем, а я еще нет. Я сидел и ждал, пока проснется Остап или придет Богдан. Храп прокатился как раз в тот момент, когда вдалеке показался Богдан. Он шел, широко размахивая руками, в хорошем настроении. Подойдя ближе, улыбаясь, спросил:

–Что такой злой?

–Почему ты не рассказал, как тебя ранили на самом деле?

–Учусь врать, как ты!

–Ну- ну, ври дальше. Пойдем к Остапу, он, наверно, уже проснулся.

Войдя в палатку, мы увидели лежащего Остапа. В глубине сидел казак по фамилии Морковкин. Мы молча сели рядом, Данько грубо спросил:

–Мать твою в душу, что приперлись?

–Да ничего,– я встал с обидой и хотел уйти. Богдан удержал меня.

–Остап, мы пришли поговорить, – серьезно сказал он.

Данько, лениво поднимаясь, сел на солому, посмотрел вокруг.

–Морковка, иди погуляй.

Казак быстро встал и вышел. Остап опять лег. Богдан недовольно на него посмотрел. Но спорить не стал.

–Остап, я Кольке рассказал, что мы вычислили тех, кто мог работать на Хряка.

–Мать вашу в душу, отдохнуть не дадите. Да что мы с тобой вычислили! Только тех, кто писать умеет, и все. Да вы хоть понимаете, какое это серьезное обвинение, за такое к стенке ставят. А на догадках одних человека расстрелять нельзя, даже обвинить нельзя. Потому как с этими, кто в нашем списке, я не один год воюю. Не могли они на это пойти, не такие они люди. Я вот себе представляю эту мразь с дохлой натурой, с гнилой душой. И самое главное, с бегающими глазами.

– С бегающими глазами. А ну-ка, дай мне список, -попросил я.

Богдан достал мятый листок. На нем было пять фамилий.

–А где Морозов Серега?

–Он писать не умеет, – сказал Остап.

–Не знаю, как писать, но читать он точно умеет.

Я рассказал, как он прочитал мой листок.

–Так, мать твою в душу, – вскакивая, начал размышлять Остап сам с собой. – Дохлая натура есть, гнилая душа есть. Бегающие глаза вот-вот из орбит выскочат. Друзья мои, это точно он.

Остап стал быстро собираться.

–Ты куда собираешься?

–Убью суку!

–У тебя есть доказательства?– остановил его я.

Остап сел. Его борода нервно дергалась. Он достал папиросу, хотел прикурить, но руки тряслись от злости. Папироса рассыпалась в его в пальцах. Остап встал, заходил взад- вперед, нервно ругаясь своей любимой поговоркой.

–Так, – заговорил он, – подводим итоги. Писать умеет, и, притом, скрывает это. Письма, наверняка, отправляет из города. Надо сделать так, чтобы он опять отправил письмо, и мы его при этом взяли за жопу, чтобы наверняка не открутился. И отдать его Семкину, он его на нитки порвет.

–Нет, он – мой, – сказал я.

–Ты, Абрамов, отчего на него злой? За язык свой длинный? И запомни, здесь решаю все я. Вопросы есть? – строго спросил Остап.

–Нет, – обиженно ответил я.

–Надо что-нибудь придумать такое, чтоб он опять письмо написал, и тогда мы его на месте преступления возьмем.

–Остап, мы сами с кумом что-нибудь придумаем .

–Думайте, но без меня ничего не предпринимать.

Остап нацепил на пояс шашку, надел шапку и вышел.

–Богдан, мне кажется, он его убьет без всяких проверок. Уж очень он плохо к нему относится.

–Мне тоже так кажется. Ладно, кум, идём, посмотрим, куда он пошел.

Мы вышли из палатки, казаки собрались кружком, значит, будут петь. Казаки из других сотен тоже подходили поближе. Мы нигде не видели Остапа и опасались, что он порешит предателя раньше, чем мы что-нибудь придумаем. Но в этот момент из самой середины круга раздался голос Данько. Он пел один, очень красивым голосом выводил станичную грустную песню о том, как казак ушел на войну, где и сложил свою буйную голову. Когда пришла очередь припева, то запели одновременно сотни казаков. На этот звук сходились со всех сторон, все хотели послушать чудо-голос. Из штаба вышли все офицеры и направились в нашу сторону. Казаки должны приветствовать их стоя. Но полковник Степанов еще издали сделал жест руками, чтобы они не вставали и не прерывали песни, любителем которых он был. Офицеры присели с самого края, чтобы не мешать. Песни звучали одна за другой. Я пробрался к Остапу поближе и попросил его спеть песню «Черный ворон», очень она мне нравилась. Он спел. Было еще много песен, потом дошло до танцев. Особенно хороши грузинские. У нас было двенадцать грузин из ополчения, они танцевали свои национальные танцы в очень быстром ритме. Потом спели свои песни, тоже сильно отличающиеся от наших. Мне так хотелось спеть свои, родные песни, но язык еще болел. Богдан никогда первый петь не начинал, в основном он только подпевал.