Сергей Мильшин - Ворота Сурожского моря

– Нет твоей вины в том, – старшина Головатый смотрел на донские волны. – Мы на то и рыскари, знали, на что идем. Не было среди нас подневольников, сами вызвались.

Есаул вздохнул:

– Так-то оно так… а все же…

Иван Косой встряхнулся, отгоняя ненужные сейчас горестные мысли:

– Казаки, грузись в струги. Апосля вздыхать будем. Дальше Доном пойдем. А за товарищей мы еще отомстим. За всех гуртом.

Зашевелился табор, заторопились казаки. Ухватив тюки и сапетки [43] Корзины. , мигом покидали в родные струги. По воде – это не пешими через чекан и лиманы тащиться, от комаров да от татар увертываясь. Повеселели донцы.

Семка отобрал огромный тюк с тряпьем у Борзяты и Валуя, тянувших его волоком:

– Ну, доходяги, куда вам? Лядунку мою унесси, и то, поди, тясько будет, – он протянул Валую сумку для патронов.

Тот, без возражений ухватив лядунку, нехотя поплелся следом за здоровым казачиной:

– Ниче, малость отъемся – не узнаешь меня…

– И меня, – поддержал брата Борзята.

– Ха, если отъедитесь, я сам вас нагружу побольсе этого.

Косой последним перебрался через борт, прозвучала команда на отплытие. Затрепыхались паруса на невысоких мачтах, ловя утренний ветер, свежие казаки, заменившие у бортов уставших товарищей, дружно ударили бабайками [44] Весла. . Струги, медленно разгоняясь, двинулись против крепкого течения.

К Черкасску подошли в ночь. На берегу, словно ожидая их прибытия, качались отблески двух костров. Рядом никого не видать, похоже, полуношники – мальчишки городка, услышав подозрительный шум на реке, мигом попрятались, словно и не сидели только что у огня.

– Эй, – окликнул их Семка, – помоснички, едрить васу. Встречай рыскарей с добычей.

Косой слегка присвистнул, подавая сигнал караульщикам на крайней башне, выходящей к реке. Там вспыхнул факел, и их окликнули:

– Кто такие? Косой, ты, что ли?

Иван выпрыгнул из струга на землю:

– Знамо, я. С товарищами. Буди атаманов, добычу принимать будут.

– Это я зараз, – освещенная факелом голова на башне дернулась и исчезла.

Казаки, не опасаясь намочиться, быстро попрыгали в воду – дома почти, у родных очагов обсушатся. Навстречу им из камыша уже выходили осмелевшие казачата:

– Дядя Иван, побили турок? – к ним приблизился паренек лет двенадцати.

За ним ковылял мальчонка поменьше. Оба остановились, с любопытством разглядывая товар, выгружаемый на берег.

– Богато взяли!

– А то! – Муратко пригляделся к старшему. – Никак, Иван, Рази сын?

– Ага. А это Степка, брательник мой.

Белобрысый мальчонка, засмущавшись, ковырнул ногой, показав затылок с хохолком.

Муратко, хмыкнув, взъерошил его шершавой ладонью:

– А Егорка не с тобой?

– Со мной, а как же. Мы тут раков ловим.

Из темноты, услышав знакомый голос, степенно выступил высоченный стройный парнишка, ненамного старше Ивана.

– Батя, ты? – ломающимся голосом уточнил он.

– Знамо, я.

– Здорово, – слегка смущаясь посторонних, парень обнял отца.

– Здорово, сынка. Видал, скоко мы родичей ослободили, – он махнул рукой на неловко столпившихся бывших невольников. – Надо их на ночь разместить, но сначала покормить – голодные.

Косой, скинув с плеч тюк, остановился около отца с сыном:

– Веди их в курень гостевой, Михайла Иванов в городе?

– Нема Татаринова, на Монастырском городище – войско готовит.

– Ну, тогда старшину найди. Он знает, что делать.

– Добре, – Егорка, окинув сочувственным взглядом изможденных галерных гребцов, первым зашагал к открывающимся воротам городка. Валуй про себя отметил странность: вроде спросил про Иванова, а ответили про Татаринова. Решив при возможности поинтересоваться у казаков о фамилии атамана, он поспешил за остальными.

Из распахнутых ворот уже выскакивали радостные казаки.

Егорка привел бывших пленников в небольшой барак, заваленный свежим сеном.

Махнув рукой, что можно было понять, как «размещайтесь», убежал за старшиной. Путило выбрался с ним – у него в Черкасске родственники. Пока старшина отсутствовал, крымский татарчонок Пешка – невысокий живчик, проданный на каторгу отцом за долги, – быстро распалил печь из тонких ивовых веток и кизяков, сложенных тут же. Космята, располагавшийся обычно с близнецами в каторге по соседству, приложил ладошки к печке с другого бока:

– А хорошо-то как на воле. Почти как дома.

– Ну, не скажи, – не согласился Серафим Иващенко – запорожский хохол, когда-то с оселедцем, давно уже обросший, как и остальные пленники. Не любили турки его хохол и, едва взяв раненого казака в полон, сразу срезали. – Дома завсегда лучше. У меня на Окрай-не мамо такие галушки варила, а… – облизав пальцы, причмокнул.

– Не трави душу, – Валуй подтянул портки. – А где тут у них отхожее место?

– За углом глянь, – ткнул кто-то пальцем в закрытую дверь.

Валуй, кивнув, отправился на поиски. С ним увязались еще несколько бывших невольников.

Борзята упал на застеленные сопревшим сеном нары. Раскинув руки, улыбнулся во весь рот:

– Хорошо-то как, братцы.

Космята отодвинул ногой сваленные рядом кизяки для топки. Присев перед разгорающейся печкой на освободившееся место, зацепил ногтем засохшую корку на лице. То ли под влиянием ворожбы Дарони, то ли время пришло, но сегодня с лица Космяты отвалились две небольшие корочки, обнажив нежную красноватую кожу. Парню не терпелось и от остальных отделаться.

– Не MOiy больше образиной ходить, сдеру.

– Дурью не майся, – Дароня остановил его руку. – Палец мыл? Враз каку-нибудь гадость в кровь запустишь. Видишь, уже сама отваливается.

– Сдерешь, срамы останутся, – татарчонок подкинул в печку здоровый кизяк. – Девка любить не будет.

– А зачем ему девки, он без них привык, сдирай-сдирай… – Борзята, приподнявшись на локте, хитро прищурился.

Космята, оглянувшись на друга, замер, задумавшись:

– Не, я погожу…

Бывшие гребцы, потихоньку собираясь у тепла, рассмеялись.

Дароня, выставив перед собой руки, задумчиво протянул:

– А ведь, поди, и девки туточки есть. Город, как-никак. А мы немыты, нестрижены. Надоть что-то придумать.

– Вот завтрева спозаранку и сообразим, – Серафим почесал росшую клочками молодую бороду. – Сбрею. Надоело так ходить.

– А я свою оставлю, – татарчонок выставил вперед острый клок тощей бородки. – Красивая, да?

Переглянувшись, казаки грохнули хохотом. Смеялись все, даже те, что не услышали татарчонка, но больно заразительно получалось. И Космята хохотал, морщась от боли, – короста трескалась, когда раздвигал губы в улыбке.

– Такую бороду и резать жалко, – усмехаясь, бросил Борзята. – Боярская борода.

– Ага, знатная, – поддакнул кто-то.