Денис Гербер - Заблудшие

Никита обошёл одну из глубоких луж и вдруг подвернул ногу, наступив на что-то кривое. Он уселся на мокрую кочку и сгоряча шибанул ладонью по воде. Где же река?

Похоже, выбраться до темноты не получится. Надо возвращаться обратно, к заплечнику с огнивом. Скорее всего, мешок так и висит на дереве – зачем он нужен этому Гурьяну?

Никита двинулся назад. «Проклятый бурят, – ругался он про себя, – сгинул бесследно, как Ермак Тимофеевич в водах Иртыша. Не исчез бы, так вернулись бы благополучно вдвоём».

Он остановился у оврага, заросшего жухлой маховкой. Место казалось знакомым и приятным, будто кто-то перенёс кусочек земли из долины сюда, в дремучий лес. На душе сделалось тепло, но мысли быстро омрачились: ведь он не шёл здесь до этого – значит, сбился с пути. Никита взял правее.

Он вспомнил, как однажды заплутал в лесу около Турана. Тогда, возвращаясь домой, он увидел нечто странное – сначала и сам не понял, что перед ним. Что-то вертелось и выло возле самой земли – какой-то красный вихрь. Вихрь оказался бешеной лисой. Животное в злобе вгрызлось в собственный хвост и крутилось что есть силы. Лиса поедала себя и от себя же убегала. Ничем, кроме дурного знамения, это быть не могло. Никита испугался и бросился наутёк. Потом он долго искал дорогу и выбрался к дому лишь под вечер.

Кириллиха устроила ему добротную взбучку – сначала отходила розгой, затем спустила в подпол. Всю ночь Никита просидел в темноте и холоде, дрожал как цуцик и костерил мачеху на чём свет стоит. Он с ужасом вспоминал увиденную лису. Что-то дьявольское заключалось в её бешеном танце. Да и не лиса то была, а сгусток злобы – холодной, нечеловеческой, неземной злобы.

Утром явился урядник Чугунов, приходящийся Кириллихе дальней-предальней роднёй – как бабушкин внучатый козёл тёщиной курице. Он оттаскал Никиту за уши и что-то назидательно гундел. Мал тогда был Никита, духу сопротивляться у него не хватило. Да и сейчас хватило бы? – выступать против здоровенного казака с горящим как угли взглядом. После этого случая он возненавидел Чугунова, хотя раньше даже равнялся на него.

Он остановился, поняв, что давно бредёт, не различая дороги, выбирая места, где удобнее ступать. Похоже, окончательно заблудился. Сейчас выход один – снова идти к реке. Пусть через болота, пусть по кочкам, но выйти к реке, а там можно ориентироваться.

Никита пошёл обратно, тщательно выверяя направление, выискивая отметины своей обуви. Вот уже и овражек с маховкой должен появиться, однако, зараза, никак не показывался. Где-то внутри, в печёнках, начинала вскипать злоба – злоба на свою непутёвость. Алёшка Люблин на его месте давно выбрался бы из леса. Но Алёшка мёртв, а он, Никита, – живой. Значит, не такой уж он и непутёвый.

Вскоре и собственный след потерялся. Обессилевший Никита бухнулся в траву, отдохнул несколько минут, затем напился из лужи, как телёнок.

Главное до темноты выбраться к реке. По берегу можно всю ночь спускаться, а здесь будешь ходить кругами, пока не переломаешь ноги в какой-нибудь яме. Эта мысль повела его дальше.

Сохээ – так, кажется, буряты называли подобный лес – заболоченный, труднопроходимый. А главное, не было зарослям ни конца, ни края, будто и горы, и равнины – всё вокруг пропало. Солнце скрылось, и светлое небо, недавно мелькавшее между крон, потемнело как трёхдневный синяк. Никита уже не отдыхал, лишь ненадолго прислонялся к дереву, переводил дух и брёл дальше. Он шёл и всё вспомнил Батохины запуги о том, что духи без шаманского ритуала не принимают. Да, от ритуала уклонился. Можно сказать, языческим идолам в рожу плюнул. Ну и что с того? Плюнул – и правильно сделал! Значит, Господь от беды убережёт.

Никита замер. Не зря Господа помянул: между стволов мелькнул оранжевый язычок костра. Сдержав порыв, он спрятался за дерево. Не рано ли радоваться? Кто знает, что за лиходеи могут греться у огня. Где-то глубоко, точно пуля в стволе, засело тревожное предчувствие.

Он долго стоял в раздумьях, а когда стемнело, решил подобраться и глянуть, кто сидит. «Яко тать в нощи» он перебирался от одного ствола к другому. Кто бы увидел его сейчас со стороны – точно бы из ружья пальнул.

У огня сидели двое – мрачные люди, одетые в тряпьё, с нечёсаными бородами на замызганных рожах. Мужики задумчиво пялились на разгорающийся костёр. Из пламени с треском вылетела красная искра и, тлея, повисла на бороде одного из мужиков. Тот, даже не вздрогнув, нехотя поднял руку и раздавил уголёк толстыми пальцами, как гниду.

За спинами людей стоял низкий балаган, сооруженный из жердей и кусков лиственничной коры. Внутри – лежанка из примятого лапника.

Никита ёжился от холода, но выходить не решался: слишком уж одичавшими выглядели незнакомцы. Такие голову вмиг отстегнут.

Один из мужиков прихватил дровину, пошурудил ею в огне, будто кочергой, и добавил в костёр. Пламя осветило его ороговевшее лицо с прищуренными от дыма глазами.

– Вот не создал ещё Господь человека, а лес этот уже стоял, – философски заметил мужик, косясь на своего товарища. – И горы стояли, и зверь бегал. Ты, Фрол, дурья ты башка, думаешь, поди, что мы здеся главные?

Фрол безразлично молчал, продолжая, точно околдованный, таращиться на пламя.

– Думаешь, дескать, Господь всё в угоду человеку создал, так мы здесь хозяева? Вот! – он протянул Фролу под нос увесистый кукиш. – Зверь и камень здесь хозяева. А мы – гости. А раз весь мир раньше появился, то мы и в мире этом – гости. Усёк?

Фрол резким движением плеча отогнал от себя кукиш и бросил на мужика презрительный взгляд.

– Ну чего? – заводился мужик, явно провоцируя на разговор. – Не так, скажешь? Мы сейчас сидим, как первые люди сотворённые. А ведь недалеко от них ушли, – он усмехнулся и перешёл на доверительный тон. – Ведь говорили тунгусы, что на Ольхоне первые люди появились. Да! До сей поры там пещерка имеется с картинками. А в пещерке этой хранится котёл, в котором первые люди кашеварили.

– Ну-ну, ты ещё про медведя бессмертного расскажи, который пещеру стережёт.

– Медведь – это другое! – отмахнулся мужик.

Ненадолго они примолкли. Лишь треск углей нарушал ночную тишину.

– Крест-то есть на тебе? – вдруг спросил Фрол. – Ты, Лука, и крещён вроде, а мелешь такое, что в хайло садануть надобно.

– Погоди ты, в хайло! – завозмущался Лука. – Что я не так сказал?

– По-твоему, Адам и Ева в пещере на Ольхоне сидели? Вот тебе и райские кущи! Из таких изгоняться – милое дело.

– При чём тут Ева? Я говорю: тунгусы про своих предков сказывали. Или буряты, не помню уже.

Фрол махнул рукой и поднялся размять кости. Он был поздоровее Луки и держался как-то величаво, по-боярски. Если бы не эта разница, то мужиков можно было принять за близнецов – очень уж похожими казались их заросшие лица с крепкими, будто из дерева вырезанными носами.