Ирина Измайлова - Крест короля

Крестоносцам ничего не оставалось, как сделать новый выбор. И на этот раз было названо имя графа Анри Шампанского, героя длительной осады и взятия Акры, а главное – племянника обоих великих королей – и Филиппа-Августа, и Ричарда Львиное Сердце, так что ни один из них никак не мог высказаться против. Что верно, то верно – граф Анри, внук Элеоноры Аквитанской 10 10 Элеонора Английская, в истории чаще называемая Элеонорой Аквитанской (1122—1204 гг.), дочь герцога Аквитании, супруга короля Франции Луи (Людовика) VII, затем, после развода с ним, – супруга наследного принца, а впоследствии короля Англии Генриха IV. Мать Ричарда Львиное Сердце. Одна из самых ярких женских фигур мировой истории. , приходился двум королям именно племянником, хотя Ричард был старше его всего на два года, а Филипп – и вовсе пятью годами моложе.

Что было делать отважному рыцарю? Отказаться от великой чести? И это в то время, как жители Тира и Акры оплакивали погибшего Конрада и в тревоге ждали, кого судьба и воля вождей похода сделает их королем? А ведь откажешься – еще подумают, что испугался ассасинов: а ну как и его достанут их вездесущие кинжалы! Нет, граф Анри их не боялся. Он доказывал это не единожды. Словом, Анри Шампанский посчитал невозможным отвергнуть решение двух королей и всех предводителей крестоносцев.

Под торжественное пение женских и детских голосов, в облаках разожженного в глиняных сосудах фимиама, новый король въехал в древнюю Птолемиаду, которую крестоносцы звали Сен-Жан д’Акрой, в свою новую столицу. Въехал с тяжелым сердцем и с душой, полной сомнений. Но выбора у него не было.

– Однако что же ты встал, будто прилип к полу? Садись! Да-да, прямо в мое кресло, мне сейчас принесут еще одно. Во дворце душно, и я велю подать обед и вино прямо сюда. Ты, судя по пыли на плаще, – прямо с дороги, а стало быть, голоден, как охотничий пес после гонки за оленем.

– Так и есть, Анри, – кивнул, тоже улыбаясь, Фридрих Тельрамунд. – Однако, если уж ты мне настолько рад, окажи сперва королевскую милость: позволь помыться. Я много дней провел в пути, иногда почти сутками не слезая с седла, и конский пот въелся мне в шкуру, а не то что в одежду. Я – бродяга, но по старой привычке моюсь, едва подвернется такая возможность. Таз и губка ведь не роскошь в королевском дворце?

– Таз и губка? – присвистнул его величество. – Все же ты не знаешь Востока! У меня тут даже бассейн с теплой водой имеется. Можешь влезть туда хоть вместе с конем. Снимай с себя все и вперед!

– Прямо здесь и снимать? – расхохотался Фридрих, однако тут же скинул на перила террасы свой белый, но посеревший от пыли плащ, на котором теперь обнаружился черный равносторонний крест – знак Тевтонского ордена. – Ты не меняешься, Анри де Труа, и это, честное слово, здорово! Даже обидно, что я приехал к тебе по делу, а не просто как к старому другу.

Анри Иерусалимский махнул рукой:

– На то я и король. К королям ездят всегда только по делу. Но все это потом. Лезь в бассейн, а слуги покуда соберут на стол лучшее, что у меня тут есть. Скарлет! – он обернулся к опахальщику. – Быстрее на кухню и скажи, что я оторву ноги повару, если через полчаса не будет готово. Накрывают пускай на террасе, а на вечер приготовят факелы. И еще: притащи-ка в зал с бассейном лучшую из моих рубашек, камзол и какие-нибудь штаны. Только не шальвары, не то барон тебя убьет – он не выносит восточного тряпья!

Малыш невозмутимо уложил опахало на балюстраду террасы, поклонился, аккуратно сложив ладони под подбородком, и чуть вразвалку кинулся исполнять приказ. Когда он обернул к приезжему лицо, Фридрих приметил, что слуга короля – вовсе не мальчик, а карлик, и ему, верно, уже лет сорок.

Полчаса спустя Фридрих Тельрамунд возвратился на террасу и остановился на пороге, зажмурившись на миг от удовольствия. Под тем же полосатым навесом, где недавно король Анри нежился, лакомясь виноградом, теперь был установлен стол, накрытый с роскошью, достойной прежних пиров графа Анри Шампанского.

Кипрское вино, которое сюда исправно доставляли, и вино местное, темное, как камень гранат, посверкивали в стеклянных графинах, а на полу стояли три или четыре больших глиняных бутыли, из которых можно было тотчас долить вожделенные напитки. Жареный гусь, обложенный дольками апельсинов и фигами; баранина, сваренная в масле, с приправой из острых трав; печеные голуби, рыба в винном соусе, виноград и маслины, персики, готовые лопнуть от собственной спелости, – все это, поданное на серебряной посуде и нарядно расставленное, могло бы возбудить аппетит и у человека, поевшего не так давно. Барон же утолял голод более суток назад, да и завтраком ему послужила последняя из припасенных на оставшийся переход лепешек, сухая и твердая, как деревянная подошва. Поэтому он, осенив себя крестом, живо уселся за стол и принялся за еду с аппетитом и рвением, достойными молодого здорового мужчины. Однако король Анри, тоже отдавший должное трапезе, заметил, что пьет его гость мало, чаще наливая себе воды из серебряного кувшина, нежели вина.

– Вижу, – проговорил он наконец, – что у тебя ко мне действительно очень важное дело. И притом неотложное, если ты стараешься остаться трезвым, чтобы приступить к нему сразу же после обеда. Я прав?

– Прав, – кивнул Тельрамунд, отбрасывая доглоданную гусиную кость. – Дело и важное, и срочное. Но не думай, что рассказывая тебе о нем, я не буду пить вина. Как раз буду! Я ведь пьянею, если помнишь, куда медленнее тебя.

– Мне казалось, ты вообще не пьянеешь! – рассмеялся Анри. – А ты так мало изменился за те пять… да нет, уже шесть лет, что я тебя не видел… Сказать по правде, я был уверен, что ты примешь участие в крестовом походе, и когда тебя не оказалось ни среди германцев, ни среди англичан, ни среди французов, мне ничего не оставалось, как поверить, что тебя уже нет в живых.

Тевтонец чуть приметно улыбнулся, задумчиво склонив голову, и король Иерусалимский заметил на его правом виске, в густой массе коротко остриженных каштановых волос, белые искры седины.

– Ты ошибаешься, – произнес Фридрих, наливая себе наконец полный кубок кипрского вина, но не торопясь его осушить. – Ты ошибаешься, Анри. Я участвовал в последнем крестовом походе. Я дрался в войске Фридриха Барбароссы, а после его смерти дошел с Генрихом Швабским почти до самой Палестины. Но за пару переходов до нее на наше войско напал большой отряд сарацин. После гибели императора Фридриха они вообще нападали непрерывно. Сперва очень слаженно и очень точно атаковали наши фланги и отсекали по частям отстающие отряды. Можно было подумать, что они наверняка знают, куда мы пойдем, где будем останавливаться, сколько людей в том или ином отряде. Да и проводники вели нас то по высушенной пустыне, где не было ни одного колодца, то по дороге, на которой колодцы почему-то оказывались пустыми. Лошади пали очень скоро. И люди гибли сотнями. Герцог Швабский решил отправить часть войска через Антиохию, уверяя, что там они пополнят запасы провизии и соединятся с основными силами возле Палестины. Но в Антиохии была эпидемия чумы! Почти никто не спасся… Возле самой Птолемиады, когда от стотысячного войска германцев оставалось не более пятнадцати тысяч, сарацины хлынули на нас потоком. Их было тысяч шестьдесят. Они кричали, чтобы мы сдались, тогда всех пощадят. Не сдался никто. Я получил не меньше пяти ранений, но упал лишь тогда, когда сарацинский меч доконал мой шлем и рассек затылок. Потом можешь посмотреть – волосы у меня густые, но полоска на затылке видна даже сквозь них… Я свалился наземь, а на меня сверху все падали и падали убитые… Видел бы это покойный император! И дернуло же его утонуть в какой-то проточной канаве! 11 11 Германский император Фридрих I, прозванный Барбаросса, по-итальянски «рыжебородый» (1128—1190, император Священной Римской империи в 1152—1190 гг.), погиб по пути в Палестину, утонув в водах реки Салеф.