Муслим Булат - Тенгрианец

Прямо во время салята, стоя лицом к дешту, я почему-то начал думать о чём-то постороннем. Какая-то мысль отвлекала меня. Собравшись, я докончил чтение суры, собрал коврик и сел на камень возле моей двери, решив додумать мысль до конца.

«Наверное, он всё же человек. Он не убил и не ограбил меня. Он мирно спит. Наверное, ему действительно было страшно вчерашней ночью. Но почему он ничего не помнит? Не помнит имени своего и Бога? При этом он помнит, как бежал от молний и увидел моё окно, – значит, память он потерял раньше. Надо помочь ему. Надо отвести его…»

Это решение было самым очевидным для меня. Единственным решением загадки моего ночного гостя было отвести его в город к имаму. Показать имаму, чтобы тот почитал при нём молитву – и память вернётся, рассуждал я. Вспомнит имя Всевышнего и Пророка его, а если не верует в них, то поверит. «Человек он или джинн, а уверовать во Всевышнего – может и должен,» – подумал я. Но тут же устыдился своей мысли, ибо была в ней скрытая двусмысленность-гордыня: уж очень праведно было бы мне обратить самого джинна в веру, слишком праведно.

Но решения отвести его в городскую мечеть я не переменил.

– Пошли в город, – предложил я, когда мой гость проснулся и вышел на улицу умыться из моего кувшина.

– Зачем в город? – громко отхаркивая, спросил он.

Мы сели завтракать. Я принес хлеб, две лепешки, купленные у узбека через два дома. Заварил чай и пригласил гостя к дастархану. Пока я читал дуа перед едой, мой гость взял одну лепешку, свернул её, как свиток, и отправил целиком в рот. Пока он, пусть с уже несколько меньшим рвением, разделывался со второй лепешкой, я налил чай и заговорил:

– А знаешь ли ты, друг мой, что в городе нашем есть прекраснейшее творение рук человеческих, по воле Всевышнего созданное? Высотою в целый ашл, возвышается над городом мечеть. О, она прекрасна! Стены её словно собраны из изумрудов…

– Что это за место? Что там есть?

– Ну, это мечеть. Дом Всевышнего. Как бы объяснить…

– Там есть …? – и он указал на кусок лепешки прежде чем засунуть в свою глотку.

В тот момент я был готов обещать своему новому другу всё что угодно. Перед глазами моими встала картина райского сада таким, каким я его себе представлял.

– Конечно! – воскликнул я, – кристальный горный мёд, благоухающий солнечными лугами, рассыпчатый рахат-лукум, жирная и сладкая халва с фисташками, что крупнее персидских динаров, инжир, тающий на зубах, золотистые персики…

– А что-то более существенное? – перебил мой гость.

– Горы ароматного плова из свежайшей баранины. Казаны с мясом жеребцов, настолько молодых, что мясо само стекает с костей. Разнообразная птица, чьи ляжки и голышки так смачно похрустывают у тебя во рту.

Видимо, из-за того, что мой желудок был ещё совсем пуст с утра, я сам начинал верить в то, что говорю, живо представляя себе картины, невероятные и для самых красочных миниатюр и ковров Мерва и Хорасана.

– А что насчёт вин? – моего друга тема явно тоже начала интересовать. На мгновение вопрос этот смутил меня, ибо лукавить перед малознакомым дикарём – одно, а перед Всевышним – нечто куда менее соответствующее истинному правоверному. К счастью, он не дал грешной лжи выскочить из моих неуверенных уст:

– И женщины, там наверняка много прекрасных женщин. Это всегда так бывает, брат, – с видом человека, пытающегося доказать собеседнику какую-нибудь истину, говорил он, – там, где еда и питье и веселье, там всегда женщины – желанные гости. Это они умеют.

Он отодвинулся от дастархана и лег с мечтательным видом, о чём-то мечтательно вздыхая. Я закусил кулак и изобразил нечто вроде кивания, вовсе не означавшего никакой лжи.

– Пошли! – резко сев, сказал незнакомец. Он вскочил на ноги, едва не ударившись в потолок моей низкой комнатки.

– Но куда? – смущенный такой решительностью собеседника, ответствовал я.

– Туда, в эту, как ты сказал, мешт.

– В мечеть, – поправил я.

– Да, в мешит, – ответствовал он, – Пошли! Хочу поскорее увидеть всё это.

Я хотел было возразить, но он просто взял меня за пояс, сгреб в охапку вместе с моим рваным халатом и своими не менее рваными кусками одежды, и вышел на улицу. Так мы направились в город: он – пешком, а я – словно поклажа – на нём.

***

В своём описании города, данном в начале этого рассказа, я упустил несколько важных деталей. Город Син, при всей своей безмятежной провинциальности, ни в чём не сравнимой с пышностью и великолепием таких великих городов как Балх или Самарканд или Бухара, или Хива, или хотя бы Сарай, что на Едиле, всё-таки был городом. Более того, это была укрепленная горная крепость, стена которой была рассчитана на то, чтобы отразить лобовую атаку дикарей-кочевников.

Помимо стены город защищал ров перед нею. Ров этот был глубок, грязен и смраден, ибо в него выливались все нечистоты города, собираемые единственным в городе арыком, который впадал в этот ров в непосредственной близости от городских ворот. Сами врата эти были сделаны из железа и обиты крепчайшей в этих местах древесиной. Перед вратами, если смотреть с внешней стороны, был мост, по которому могли одновременно проехать две телеги или пять лошадей. Врата и мост охранялись городскими стражниками из монголов и тех, что не знают имен своих родителей. Четыре ряда по два человека слева и два справа от ворот – итого шестнадцать пар глаз – словно войско на шахматной доске, наблюдали из бойниц за мостом круглые сутки. И это не считая стражников, которые впускали и намного чаще выпускали людей и караваны из города. Мост этот был самым защищенным в городе месте, не считая, разумеется, мечети, охраняемой самим Всевышним и ангелами его.

Вдоль стены, которая была широка настолько, что по ней могли разъехаться две лошади в разных направлениях, постоянно дежурили стражники, располагавшиеся не более чем в шестидесяти кадамах друг от друга. Там, где стена врезалась в горы, стояли небольшие, но крепкие и неприступные башенки, в которых число стражников я оценить не мог, но, сдается мне, эти точки тоже охранялись довольно неплохо.

Мой, как оказалось, вспыльчивый и быстрый в решениях друг мог оказаться в щекотливой ситуации, пытаясь пробраться в город. А вместе с ним и я. При лобовой атаке, которую, казалось, готов был предпринять мой решительный друг, едва ли у него (зачеркнуто) нас (зачеркнуто) него были шансы против армии, защищавшей мост. Столь эффектное оборонительное сооружение было посланием далеко на север в дешт: «Этот город с наскоку не взять»!

Впрочем, имелись в город и другие пути. Не для степных воинов, разумеется, а например, для тех его жителей, что жили за его стенами. То есть, тех, что были вроде меня. Нередко, выполняя какую-нибудь сложную и долгую работу по переписыванию книг или подсчёту проданных овец по заказу каких-нибудь городских купцов или духовенства, я делал её у себя дома, при свете свечи. Получал я такую работу обычно в городе, где-нибудь на площади у мечети или в районе торговых лавок у дороги, и тогда ходить от дома до заказчика и наоборот через мост было бы для меня слишком длительным и утомительным, особенно если в руках у меня бывали свитки с трактатами или счетные книги с расчётами.