Игорь Болгарин - Последнее плавание капитана Эриксона

– Ну, вот! Теперь ты будешь знать, какая у них жизнь.

– У кого? – хрипло спросил Ларсен.

– У рабочих. Ты ведь в своей газетке защищаешь рабочих, я правильно понимаю? Даже как-то читал, хочешь, чтобы они больше работали языками, а их бы заменили на заводах и фабриках автоматы. Но такого никогда не было и не будет! И знаешь почему? Автомат стоит больших денег, а рабочий не стоит ничего. Автомат еще не выполнил никакой работы, а я уже авансом заплатил большие деньги за его будущую работу. Выгодно ли это мне? Конечно же нет. Что касается рабочего, он приходит ко мне тогда, когда он мне нужен. И я плачу ему ровно столько, сколько стоит его работа. Я покупаю у него его работу, потому что ему нужны деньги. Их у него нет, но он в них нуждается. А у меня они есть. И рабочий делает мне за мои деньги то, что мне необходимо. Все очень просто: я покупаю у рабочего его труд. Понимаешь? На этом стоит мир. Ничего другого никто не придумал.

Они стояли друг против друга, топка гудела и обдавала их жаром.

– Ты думаешь, за твои гроши они продают тебе только свою работу? – громче гудения топки выкрикнул Ларсен. – А тело, руки, а здоровье? А их мысли, разве ты не хочешь и их купить?

И он стал снова, неумело, но яростно носить и кидать уголь в пылающую топку. Задыхался, давился кашлем, ноги его дрожали от усталости, но он безостановочно метался по кочегарке и швырял, швырял в прожорливую пасть топки уголь. Он не хотел и не имел права остановиться, чтобы отдышаться, не хотел, чтобы Эриксон увидел его физическую слабость. При этом он выкрикивал:

– Но запомните, придет время, и они скажут: вчера нашей была…

Эриксон понял, что это истерика, и попытался вырвать у него лопату, но Ларсен не выпускал ее из своих рук, продолжал:

– …вчера нашей была только лопата, а сегодня мы хотим, чтобы все было наше!

Эриксон понял, что журналиста так не остановить. Огляделся по сторонам, но ничего подходящего для этого не увидел. Тогда он тяжело, изо всей силы ударил кулаком по железной стенке кочегарки. И этот неожиданный грохот остановил Ларсена.

Эриксон стал тереть кулак о куртку, ему было больно, но он выдавил из себя не стон, а смех:

– Идиот! Я с радостью поддержу их! Я скажу им: забирайте у них все!

– У них? – недоуменно переспросил Ларсен. – У кого это: «у них»?

– У тех, кто высасывает из нас все соки… и из меня тоже… И поделом им, этим зажравшимся, самодовольным, чистеньким. Ты перепутал адрес, журналист! Я такой же рабочий, мой труд они тоже покупают. Они покупают нас, а сами там, на берегу…

Он снова с силой ударил кулаком по стене, и железный корпус ответил ему низким гулом.

– Вот только к моему суденышку не прикасайтесь! Я его выстрадал потом и кровью! Это – моя лопата! А прикоснетесь… – капитан погрозил Ларсену кулаком, – …буду драться! До смерти! – и продолжал с ненавистью смотреть на него, словно это он, Ларсен, вознамерился отобрать у него его любимицу, его собственность.

Грязный пот стекал по лицу Ларсена. Боясь от усталости упасть при Эриксоне, он снова оперся на черенок лопаты. Открытым ртом стал жадно хватать дымный горячий воздух. Одышка перешла в удушливый кашель.

Эриксон, стоя напротив Ларсена, все еще яростно смотрел на него и тоже тяжело дышал. Эта схватка с журналистом и для него не прошла бесследно. Но постепенно его лицо разгладилось, взгляд потеплел. Он протянул руку и аккуратно взял у журналиста лопату.

– Иди в каюту, – потеплевшим голосом и с сочувствием сказал он. – У каждого на земле есть свое предназначение. Эта работа не для тебя. Иди!

Прошел еще один день плавания…

Сгустились над морем сумерки. Ход судна был едва заметен, волна невелика. Она почти беззвучно плескалась о борта. И в эту мирную, уютную тишину стали постепенно вплетаться странные звуки… грустные, отрешенные…

На палубу вышла Элен, запахнутая в серое казенное одеяло, постояла у леера, ограждающего палубу, поискала глазами источник музыки. И увидела рулевого Рольфа. Сидя на корточках у наружной стенки рулевой рубки, он что-то выводил на губной гармонике. Его мысли, а стало быть, и музыка бродили где-то далеко отсюда.

Задумчив был и стоящий у штурвала капитан. Он тоже, как и рулевой, как и Элен, поддался общей тихой минуте.

О чем думали они? О прожитом и пережитом, о тщетности суеты, о неведомом будущем?

Поднялся на палубу и Ларсен, но ушел на нос судна, туда, где движение было ощутимее всего.

Куда влечет их утлый кораблик? Что впереди? У каждого свои мысли, свои заботы и свое беспокойство.

Лишь один человек был деятелен в эти минуты, обеспечивая покой другим. Кочегар ловко, профессионально орудовал у топки. Гул огня, ритмичный и мощный рокот двигателя заглушали мелодию.

Наконец рулевой поднялся с корточек, вытер о рукав гармонику и сунул ее в карман. Стало совсем тихо. Лишь привычный клекот волн, бьющихся о борта «Эскильстуны», продолжал доноситься до рубки капитана. И он словно очнулся, решительно перевел рукоять телеграфа на «полный ход».

Заработали мощные шатуны, сильнее и энергичнее застучала машина. В открытое окно рубки ворвался ветер, стал листать страницы вахтенного журнала.

Ларсен, стоящий на носу, с удовлетворением отметил, что пароход двинулся быстрее. Он поднялся на мостик, остановился у открытого окна рубки.

– Наконец-то… – со вздохом облегчения сказал капитану. – Быстрее наконец-то пошли, говорю.

Капитан мрачно усмехнулся.

– Торопишься? Тебе надо быстрее? – спросил он и, не дождавшись ответа, продолжил сквозь зубы: – Это мне, редактор, надо быстрее. Не туда, а оттуда быстрее. Потому что там, как в аду: много огня. Можно сгореть. А твои фантазии, как я понимаю, так далеко не простираются. Ты до сих пор не понял, что это не морская прогулка. Не-ет! Речь идет о жизни. Твоей, моей… – он положил вторую руку на штурвал, – …и ее.

Ветер все сильнее листал журнал.

– Фантазии, господин редактор, всегда розовые, а жизнь – она суровее… И преобладают в ней, в большинстве своем, серые да черные тона. Так вот!

Осторожно и неслышно в рубку вошел рулевой. Эриксон посторонился, передал ему штурвал.

– Пока держи строго на восток. И, пожалуйста, внимательнее. Здесь мели. А предупреждающие бакены могли и убрать.

Рулевой взглянул на компас, перевел взгляд на лоцманскую карту и затем вопрошающе взглянул на капитана.

– Я смотрел, – ответил капитан рулевому на его немой, но четкий вопрос. – Будем надеяться на твое пророчество и наше везение. А «Эскильстуна» – она еще ничего, она еще поплавает.

Эриксон глянул в окно, Ларсен не уходил, чего-то ждал. Темень сгустилась, и его лицо едва угадывалось. Капитан сказал рулевому, но так, чтобы это слышал и журналист: