Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)

И Шевретта, вспоминая друзей юности, всадников с белыми перьми, своих погибших вассалов провинции Бретань, и художника Бертрана Куртуа, – всех, кто был тогда с нею, смахивала со щек горячие слезы и пылко говорила своему обожаемому мальчику:

– И если ты, прочтя все эти записки – а я клянусь тебе, что здесь правда – все, до последнего слова – про тебя, про меня, про твоего отца – все же будешь продолжать вынашивать свои преступные замыслы, будешь стремиться избавиться от жизни, которую я тебе, черт возьми, подарила, и ее защищали отважные люди, и они очень хотели жить, но некоторые из них погибли во имя того, чтобы мы с тобой остались живы и не попали в лапы Ришелье. Они защищали ребенка и женщину. Они спасли нас в кровавые годы владычества Красного Герцога. И они, мои друзья, верили, что малыш, лежащий в колыбели, вырастет достойным человеком.

Рауль бережно взял ларец.

– Если и после этого, – сказала она выразительно, – ты не оставишь свою фикс-идею, свою манию… я не знаю, что еще говорить такому человеку! Но я надеюсь на твою совесть, на твою честь, на то, что мы, твои родители – не чужие тебе люди, и ты не захочешь убить и нас! Я не уверена, что ты хоть что-нибудь понял из того, что я тебе сейчас наговорила, Рауль. Но после, даст Бог, поймешь.

Рауль слушал мать внимательно, не перебивая. Он не считал нужным оправдываться и лицемерить. Герцогиня видела его насквозь, она читала в его душе, и, если граф де Ла Фер в общении с сыном придерживался ''бархатного'' стиля, Шевретта выбрала стиль `'железный''. Она решила не нежничать. Она всегда говорила мужчинам все, что придет в голову. Но взглянув в полные слез глаза своего ребенка, она поняла, что все-таки не сможет сказать Раулю все те резкие слова, которые придумывала в дороге, и которые казались ей очень убедительными, умными, благородными. Она струсила и смягчила стиль своей речи. Она не сказала ему все те резкости, которые просились на язык. Она замолчала и стала гладить Рауля по голове. А он вздохнул и уткнулся в ее колени.

А потом поднял голову, улыбнулся и спросил:

– Мама, вы тогда и придумали вашу песню?

– Какую? – спросила Шевретта.

– Вот эту… Вы часто ее напевали. Помните?

Он взял оставленную кем-то лютню и проиграл красивую печальную мелодию.

– Конечно, – улыбнулась она, – В моих записках я написала тебе весь ее текст. ''Колыбельная Заговорщицы… или Мятежницы'', как тебе больше нравится.

– Не будет ли большой настойчивостью с моей стороны…

– Не будет, – усмехнулась Шевретта, – Я спою ее тебе. Ты ведь очень хочешь знать, о чем она?

– О да! Я даже расспрашивал тетушку Диану.

– Вот как? – спросила Шевретта, взъерошив его волосы, – Как ты попал в обитель Дианы?

– Гулял, – вздохнул Рауль.

И Шевретта, которую Диана де Роган уже предупредила об отчаянном намерении племянника, решила пока не поднимать вопрос о Мальтийском Ордене. Аббатисса вытянула из Рауля его тайные намерения, когда они любовались витражами Сен-Дени. Шевретта подумала: ''Это подождет''. Она верила во всемогущего Мишеля, знала о дружеских связях Мишеля с Магистром иоаннитов и была уверена, что Мишель не допустит, чтобы Рауль осуществил свою безумную мечту. И, не расспрашивая сына о подробностях и мотивах его прогулки по столь важному объекту как Сен-Дени, она кивнула ему с легкой улыбкой, которая так украшала ее и делала Шевретту столь загадочной, прелестной и таинственной. Рауль подал ей лютню. И, перебирая струны, она запела свою `'Колыбельную

Заговорщицы'':

Прости, но я покину кровиночку мою,

Прости, но я покину и Францию и сына,

Об этом колыбельную печальную пою…

`'И Францию, и маму'', – подумал повзрослевший сын Заговорщицы.

Усни, сова проснулась в каштановом дупле,

Усни, она зевнула, луною обернулась

В опаловом стекле, в опаловом стекле.

Сокровище Мурано, усни-усни, уже видна

За веткою каштана жемчужная луна,

Жемчужная луна, жемчужная Диана…''*

`'Я это уже слышал'', – подумал Рауль, и, хотя он знал только мелодию, слова показались ему очень знакомыми, словно их подсказывала прапамять крошечного мальчика, каким он был в октябре тридцать четвертого года, когда Шевретта сочиняла ему колыбельную. А потом музыка изменилась, и нежность перешла в отчаяние.

А ты – один, а я – одна,

Во Франции – война!!!

Во Франции война.

Во Франции война…

Прости-прощай, мой мальчуган, прощай и помни: ты – Роган,

А нам Свобода дорога! А нам Свобода дорога!

Чтоб не достался ты врагам, прощай! И помни: ты – Роган,

А нам Свобода дорога…

Теперь Раулю стали понятны загадочные слова Дианы в Сен-Дени: ''Ты – Роган, а мы, Роганы – птицы высокого полета…'' Диана знала эту песню издавна. А из песни слова не выкинешь. И, хотя мамина колыбельная утверждала его принадлежность к знаменитому бретонскому роду Роганов, он мысленно возразил ей теми же словами, что и Диане де Роган в Сен-Дени: ''Я не Роган, я -Бражелон''.

А Шевретта продолжала:

…Усни-усни, уже видна в дупле – сова, в окне – луна,

А сам ты – меньше ножен…

Тут она улыбнулась, ибо за эти годы ее малютка вымахал, и теперь сам тоже улыбается от такого сравнения.

…и воевать не можешь…

Ее рука дрогнула, и мелодия сорвалась…

– Продолжайте, прошу вас,- промолвил Рауль.

…. *''Колыбельная Заговорщицы'' написана в соавторстве с Ниной Рябушкиной /Санкт-Петербург/.

…

`'О, если бы можно было начать сначала, превратить тебя опять в малыша, и чтобы ты держал в руке погремушку вместо мушкета…"

Прощай, мой крошка-дворянин, прощай, ты вырастешь один,

Прощай, разлука впереди, прощай, мне суждено идти

Одной по тайному пути – тебя иначе не спасти.

Усни-усни, уже видна в окне жемчужная луна…

А ты один, а я одна,

Во Франции – война!!!

– Видишь, – сказала Шевретта, снова прервав песню, – И я покидала Францию.

`'Но я – навсегда'', – подумал Рауль.

– И тогда, уезжая в изгнание, – продолжала она, – За границу, я думала, что это навсегда.

Рауль вздохнул – что-то мистическое было в таком совпадении его грустных мыслей и слов матери. Она молча проиграла мелодию без слов.

– А пока был жив Ришелье, мне была закрыта дорога во Францию. Здесь меня ждала смертная казнь. Кардинал не любил проигрывать. А я не хотела умирать. Но предполагала, что за тайную казнь миледи и сорванные нами замыслы Ришелье он сведет счеты с нами, превратив в спектакль казнь мятежницы Шевретты. Отомстив сразу за все одним ударом. И за Алмазные Подвески, и за многое другое. И, быть может, погубит королеву…Я понимаю, сынок, ты бросил вызов королю Людовику XIV, но твои разногласия с королем не приведут тебя на эшафот.

– Могут привести, мама, – печально ответил Бражелон, – Если не на эшафот, то уж в Бастилию наверняка. И, пока царствует Людовик, возможно, мне тоже будет закрыта дорога во Францию. Я не посмел сказать это отцу.