Марина Алексеева - Пираты Короля-Солнца(ч1-5,по главу19)

– Понимаю. Вы же адъютант самого герцога. А герцог не будет обижаться на вас, если вы и де Невиль, его начальник охраны, не присоединитесь к их обществу?

– Да де Невиль на нашей пьянке и будет "magister bibiendi"*. И мы пойдем к генералам, только если нам прикажут! А так – увольте! Мух, подохших от скуки, я насмотрелся на военных советах. Пить со старыми генералами – такая же тягомотина.

– Вы очень любезно мне все объяснили.

– Да вы и сами разберетесь. Так до встречи на шканцах. Грядет ''шторм'' – то есть попойка!

– Понял! Спасибо за штормовое предупреждение, вернее, за штормовое приглашение. Сколько баллов?

– Сколько хотите.

– А гитару вы возьмете? – спросил де Линьет.

– Какая же пирушка без музыки! – усмехнулся Рауль, – Возьму!

– Можно вас еще спросить? – заикнулся де Линьет, – Барон де Невиль – автор одной песни, которую мне очень хотелось бы услышать.

– Я понял, о какой песне вы говорите. Но не надо просить Оливье ее исполнять.

– Почему? Ведь ее поют! И она всех берет за душу!

… *magister bibiendi – распорядитель пира, вроде тамады./лат./

…

Я даже все слова не помню…что-то такое: ''Стрелять в свой народ – незавидная доля, уж лучше стать ветром, былинкою в поле…'' Можно вашу гитару на минутку?

С согласия владельца гитары Жюль де Линьет проиграл мелодию.

– А дальше у Оливье вот что, – сказал Рауль: ''Стрелять в свой народ – мало чести, поверьте, а я все ищу героической смерти…" А как вы узнали про ''Песню фрондерского подранка''? Оливье написал ее в минуты отчаяния, когда скрывался, тяжело раненый, в монастыре Святой Агнессы.

– Мне ее спели наши ребята – Королевская Гвардия. А они узнали у мушкетеров господина Д'Артаньяна. Но я с ними не знаком, а вы…

– А я вас давно знаю. Берите пример с вашего младшенького, не робейте! Вы незнакомы с Оливье и Монвалланом? Познакомитесь! На сегодняшнем ''шторме''. Что же до песни…может, и услышите когда-нибудь.

– Дело в том, господин де Бражелон, что я, хотя и не принимал участия во фрондерских баталиях, о которых говорится в песне де Невиля, и я в некотором роде фрондерский подранок. И это про меня тоже! "Оно не вернется, фрондерское детство, зачем же так быстро колотится сердце…''

– ''Я, бедный изгнанник, умру под забором, но так и не сдамся, останусь фрондером!" Не в некотором роде. Это про всех нас. И мне песня де Невиля очень нравится… Но Оливье нельзя просить ее исполнять. Я запишу вам слова, мне не впервой, последний, кому я записывал эти слова, был молодой адвокат Фрике, мой старый приятель еще со времен Фронды. Он, кстати, начинает собирать материалы, чтобы восстановить справедливость и покарать вашего обидчика-генерала. И вас найти хотел.

– Адвокат Фрике меня нашел. И за это вам спасибо! Ведь вы ему рассказали о нашей семье. Но я не смею вас больше утомлять своими просьбами. До встречи! Обещаю не просить у де Невиля его песню и не называть ваш псевдоним.

– А я обещаю записать вам слова. До встречи!

Де Линьет-старший раскланялся и направился со своим указателем в каюту младшего брата. Если бы Жюль де Линьет не сдержал обещание и разболтал своим ребятам тайну псевдонима Шевалье де Сен-Дени, дочь Бофора на второй день путешествия надела бы свое нарядное фрондерское платье с узорами из золотых колосков. Но виконт де Линьет очень уважал Бражелона и всегда держал слово.

Нет, господин де Бражелон меня доведет, я когда-нибудь лопну от злости, чем больше я его узнаю, тем больше ненавижу, и в конце концов вызову его на дуэль, / только бы добраться до суши!/ взорвусь как ракета, бомба, бочка с порохом! Да, я его почти ненавижу – и в то же время восхищаюсь им за один его поступок, но об этом потом…

Надо писать по порядку. Как его только земля носит! Земля, кстати, его не носит, ну, то, что заменяет землю – палуба, скажем так. Как его только палуба носит! Палуба его ''носить'' и не думает, она неподвижная, он сам носится по палубе, так точнее! Вот чудовище! Вот дьявол! Мне никак не остыть, и обиднее всего то, что мой отец, мой собственный отец после ужина спросил меня, собираясь на пирушку со своими генералами: "Что это ты сегодня за ужином наболтала моему красавчику-адъютанту?'' Он решил, что мы ''ворковали''. Нашел голубков! Когда я сказала, что мы разругались в пух и прах из-за иезуитов, Аристотеля и Маккиавелли, отец /тоже хорош!/ долго смеялся и, отсмеявшись, уяснил, в чем суть нашей полемики, предательски согласился со всеми доводами моего оппонента, назвал меня глупышкой и заявил, что об иезуитах и Аристотеле я могу спорить сколько моей душе угодно, все равно мне не переспорить виконта, но чтобы я не смела и пикнуть насчет Людовика и даже не заикалась о королевской фаворитке, Луизе де Лавальер. Я, кажется, покраснела, потому что один разочек я пикнула, и это здорово взбесило господина виконта – утром, в каюте. Но с тех пор я зареклась упоминать имя этой особы. Похоже, отец считает меня абсолютной дурой, как бы я ни злилась на виконта, я никогда не скажу ничего подобного ни про эту девицу, ни про абсолютного монарха.

Но я вела себя, наверно, очень глупо, и, видимо, со стороны наша полемика походила на бой, когда один противник бегает со всех сторон, пытаясь зацепить другого, а тот небрежно, играючи, лениво так, еле отмахивается, как от назойливой мухи. Это я сейчас, поразмыслив, начинаю анализировать свое поведение и вспоминаю его насмешливые реплики и ужасный диалог, когда атаку моих восклицаний он парировал своей едкой шуткой, и я выглядела смешно, глупо, а он, злодей, торжествовал, хотя так явно не показывал свое превосходство, втихаря посмеивался, купая в вине свои ухоженные усики, а мне так и хотелось со зла дернуть его за эти усики, как в детстве я папу за усы дергала. Герцог ругался, хотя в шутку, смеялся и говорил: "Перестань, малышка, больно же!" Это, конечно, мысль от дьявола пришла в мою бестолковую голову – но когда я подумала, как этот спесивый красавчик заорал бы на всю кают – компанию, мне стало ужасно смешно / а я всегда была пустосмешкой, хохотушкой, всегда была готова рассмеяться в самый неподходящий момент, про меня даже говорили: ''Палец покажи – захохочет"/. Я и фыркнула, а виконт, не подозревая о моих сатанинских мыслях, как нарочно, погладил свои злосчастные усики и пробормотал: ''Молокосос''.

Тогда мне захотелось убежать и переодеться в платье цвета морской волны и надеть жемчужное ожерелье / жемчуг как раз в море добывают из раковин! /, вот даме он не посмел бы так нагло перечить! Никогда не думала, что притворяться мальчишкой так трудно! Никто, совершенно никто со мной не считается! Уже глубокая ночь, я сижу одна в адмиральской каюте, а все пьют – дым коромыслом. Отец со своими генералами на корме, то есть по-морскому, на юте, там такое логово им обустроили моряки, целый оркестр играет, а у грот-мачты, на шканцах, обосновалась пиратская шайка, народ помоложе, и у них веселье в разгаре. А про меня все забыли. Ролан, одержимый манией сочинительства, пишет свои мемуары, которые он намерен по окончании войны издать, получить кучу денег и сделаться знаменитым писателем.