Синтия Хэррод-Иглз - Подкидыш

Мы учимся сражаться верхом и участвовать в рыцарских турнирах, а также биться в пешем строю, управляться с мечом, кинжалом и боевым топором. Турниры, хотя и учебные, проводятся в полную силу, и у многих ребят, тех, кто помоложе меня, после них остаются шрамы. Не сомневаюсь, что и у меня скоро появятся. Больше всего мне нравится ездить на обычную или соколиную охоту, благо там я могу показать все, что умею, и найти оправдание своим более старшим годам. Охота здесь превосходная, хотя иногда меня просто зло берет: необходимо следовать этикету вместо того, чтобы броситься преследовать зверя так, как мне больше нравится.

В четыре мы отправляемся ужинать, как Вы можете догадаться, очень уставшие и с ломотой во всем теле, а потом поем песни, играем на арфе, танцуем, играем во всяческие игры до девяти часов вечера, когда отправляемся в свой дортуар спать.

Все время, проведенное в замке, я не перестаю думать о том, что и милорд жил здесь, когда был мальчишкой, занимался тем же, чем сейчас занимаюсь я, совершал, возможно, те же ошибки, испытывал ту же радость – и такую же боль. Вы знаете, бабушка, каким хрупким выглядит милорд, но когда мы видим его в одной рубашке, а это случается, когда настает наш черед будить его по утрам, мы можем разглядеть, что его плечи и руки, особенно та рука, в которой он обычно держит меч, прямо-таки сплетены из стальных мускулов; он развил их, делая те же упражнения, что и мы сейчас, упражнения, которые причиняют мне такую боль каждый день!

Самая высокая честь – это получить позволение отправиться с милордом в приграничный поход против шотландцев. В наших краях шотландцев крайне не любят, и назвать кого-нибудь шотландцем, пусть даже в гневе, – это оскорбление, за которое по закону полагается крупный штраф! Милорда здесь любовно называют Ривер, именем, которым обычно зовут тех не признающих никаких законов людей, что живут в Приграничье и добывают себе пропитание набегами на окрестные фермы. Как нам сказали, в следующем году будет уже настоящая война с шотландцами, и уж тогда-то все мы сможем проявить свою доблесть в бою, Я к тому времени намерен стать настоящим воином.

У меня кончается бумага, так что попрошу Вас, бабушка, передать мои смиренные поклоны отцу и матушке и сказать им, что я живу такой чистой и богобоязненной жизнью, какой только может жить человек, достигший победы духа над плотью! И что я еще ни с кем не сочетался тайным браком. И самая преданная любовь – Вам, бабушка! Не сомневайтесь, что я вспоминаю о Вас каждый день. Ваш любящий внук Томас Морлэнд».

День уже почти померк, когда Элеонора дочитала это письмо. Она опустила его на колени и откинулась назад, прислонившись к деревянной панели стены. Элеонора сидела у окна в гостиной, чтобы не упустить последних лучей солнца – и чтобы избежать любопытных взглядов прочих членов семьи; тс все время посматривали на неё, надеясь услышать, что же пишет Том. Она знала, что Дэйзи уже жаловалась: Тому, дескать, следовало бы писать не Элеоноре, а своей родной матери; разумеется, в конце концов придется прочесть им письмо, но пока пусть подождут. Элеоноре хотелось несколько секунд побыть наедине с собственными мыслями, пока перед её внутренним взором теснились образы, вызванные к жизни письмом Тома.

Чтобы отгородиться от устремленных на неё взглядов, она закрыла глаза, чувствуя на своей щеке холодок, которым тянуло из приоткрытого окна. Многое из той жизни, что описывал Том, было ей знакомо, ведь все свои девичьи годы она провела в похожем замке – в замке Корф, с Белль и лордом Эдмундом – и собственными глазами видела, как юные отпрыски знатных фамилий упражняются вместе с членами семьи хозяина замка. Неожиданно мысли унесли её в далекое прошлое, в тот летний день, когда много-много лет назад она сидела вот так же у окна с вышиванием в руках и мечтала о человеке, за которого так хотела выйти замуж; в тот летний день, когда жизнь её столь резко изменилась раз и навсегда, летний день среди пологих зеленых холмов юга, которые ей больше так и не довелось увидеть…

Наверное, она на миг задремала, ибо вдруг резко очнулась с чувством, что в доме что-то не так, хотя в своем слегка одурманенном состоянии не могла пока сказать, что именно её встревожило. Потом она увидела, как дверь в гостиную распахнулась и в неё почти вбежал, насколько ему позволяли больные суставы, взволнованный Джоб.

– Мадам! – крикнул он. – Госпожа Элеонора!

Элеонора постаралась сосредоточиться, чтобы выслушать его со всем возможным вниманием, но прежде чем Джоб смог сказать что-нибудь еще, в комнату вошел какой-то незнакомец. Это был высокий, неуклюжий мужчина с ячменного цвета волосами и большой, густой бородой, которые подрезали в последний раз очень давно, да и то, похоже, с помощью ножа; пропыленный, отмеченный печатью долгих странствий незнакомец в длинном плаще из грубой коричневой шерсти и с голыми ногами, обутыми, несмотря на холодную погоду, только в сандалии, которые носят странствующие монахи.

В комнате воцарилась тишина. Все ошеломленно уставились на незнакомца, пытаясь понять, кто он и как посмел ворваться в личные покои владельцев имения. Потом пришелец раскинул руки, его зубы сверкнули из-под бороды в широкой улыбке, и он просто сказал Элеоноре:

– Матушка!

Элеонора вмиг помчалась через всю комнату и крепко обняла незнакомца, прижавшись к его грязной одежде.

– Ричард! – крикнула она. – О, Дикон, ты вернулся!

– Ну конечно, вернулся, матушка. Вы же должны были знать, что я вернусь, – рано или поздно.

– О, мой сыночек, входи, входи. Расскажи нам, что ты делал все это время. Тебя не было так долго!

Теперь уже все столпились вокруг них, радуясь возможности поприветствовать Ричарда, которого не видели два с половиной года, и сказать ему: «Добро пожаловать!» Только Джоб держался в стороне и пытался знаками привлечь внимание Элеоноры. Когда ему наконец это удалось, она увидела его обеспокоенное лицо и нетерпеливо спросила.

– В чем дело, Джоб? Что такое?

– Мадам... – беспомощно пролепетал тот и указал на дверь.

Ричард рассмеялся и тоже повернулся к двери.

– Все в порядке, матушка. Просто Джоб напоминает мне, что я вернулся домой не один. Я привел с собой кое-кого, с кем хочу вас познакомить, – мою жену.

– Твою жену? – удивленно воскликнули все.

– Ага я женился на ней на прошлой пасхальной неделе. Она – из далеких краев, лежащих к северу от границы, люди там вообще не говорят по-английски. Но я уже немножко научил её нашему языку за то время, что мы были в пути. Входи, Констанция!

И в дверном проеме между все еще встревоженным Джобом и сияющим добродушной улыбкой Ричардом появилась невысокая, худенькая девушка, завернутая в какой-то чужеземный шерстяной плед, один конец которого был накинут ей на голову. Это одеяние доходило ей только до колен, оставляя ниже все ноги открытыми, волосы у неё были черными и курчавыми, её темные глаза смотрели робко и пугливо, как глаза какого-нибудь дикого зверька из-под спутанной шерсти.