Виталий Гладкий - Басилевс

– Сильно сказано, – снисходительно улыбнулся Туберон. – В тебе, мой дорогой друг, пропал великий поэт. Но, клянусь Юпитером, это будет последняя услуга, оказанная тобой Сенату. И оплачена она будет щедро, можешь не сомневаться.

– Я готов уплатить кому угодно в два раза больше, только бы меня оставили в покое, – горько вздохнул ростовщик. – Но с Сенатом не поспоришь.

– Именно, – сухо сказал Авл Порций. – Впрочем, я думаю, с твоими выдающимися способностями и связями среди купцов и ростовщиков Востока тебе не составит большого труда выполнить указание Сената. Нам нужно разыскать юного Митридата во что бы то ни стало. Живого или мертвого. Лучше второе. Он опасен. Очень опасен. Если Митридат сядет на трон Понта, все, чего мы достигли за эти годы в Малой Азии, пойдет прахом. Несмотря на отсутствие острого ума, Марку Эмилию Скавру не откажешь в проницательности. Что и подтверждается последними событиями.

– Я постараюсь, – ответил со скорбным видом Макробий. – Но, видят боги, мне нравится этот мальчик… – пробормотал он чуть слышно…

Триремарх проснулся мгновенно, будто его кто-то толкнул. Он вскочил на ноги и стал беспокойно оглядываться по сторонам. Тревожное чувство надвигающейся опасности не покидавшее его с вечера, усилилось многократно. Но волны были спокойны и пустынны, а голубовато-серый рассвет уже проявил контуры безмятежно спящих суден.

Медленно, едва не на цыпочках, он прошелся по триреме, заглядывая во все закоулки. Но и здесь витал Морфей, и только дозорные неприкаянно топтались на своих постах, вглядываясь в пушистые языки предутреннего тумана, трепетно мерцавшие над водной гладью и поднимающиеся все выше и выше.

Недовольно ворча себе под нос, триремарх подошел к наклонной мачте, откуда доносился раскатистый храп. Там спали двое: богатырь-кормчий, чья мощная грудь работала как кузнечные меха, исторгая из глотки чуть ли не звериный рык, и худощавый, просоленный морскими ветрами кибернет, лежащий в обнимку с новым бурдюком.

Поморщившись, триремарх слегка попинал носком сандалии безмятежного кибернета, но тот лишь пробормотал в ответ соленое морское словцо и еще крепче прижал к себе бурдюк. Сплюнув от досады, триремарх, сонное состояние которого уже улетучились напрочь, вернулся к башне, где одним долгим глотком наконец осушил бурдюк, отобранный у кормчего. Удовлетворенно потянувшись, он уселся удобней и стал мысленно прокладывать маршрут каравана: Остия, Сицилия, остров Крит – это уже все позади; острова Самос, Хиос, Лесбос, Боспор Фракийский, Гераклея, Амастрия и Синоп. Места ему достаточно хорошо знакомые, но, о превеликие боги, сколько опасностей подстерегает караван на пути в Понт. Будь его воля, он бы выбрал другую дорогу, стороной обходившую Южные Спорады, кишащие киликийскими пиратами. Но у его таинственных пассажиров есть предписание Сената, и он обязан подчиняться беспрекословно…

Неожиданно мысли триремарха спутались, рассыпались на мелкие осколки, больно уколов сжавшееся от дурного предчувствия сердце. Пес горбуна, до этого спокойно дремавший возле палатки, теперь стоял на помосте для впередсмотрящего и тихо рычал, глядя куда-то в туман.

Встревоженный триремарх быстро встал и подошел к борту. В этот миг пес злобно оскалил клыки и, ощетинившись, зарычал во весь голос. Его налившиеся кровью глаза были прикованы к неверным теням, скользящим через туман к триреме.

Триремарх проследил направление его взгляда и охнул. Чувствуя, как вдруг ослабли ноги, схватился за поручень и хрипло вытолкнул из себя:

– Тревога… Тре… – ком в горле глушил звуки, рвущиеся из груди; он с усилием прокашлялся и закричал, что было мочи: – Тревога! Пираты! Справа по борту!

Сонная тишина на триреме сначала зашуршала, затем забренчала доспехами и наконец взорвалась криками деканов [235]и центуриона. Легионеров охраны не смутило внезапное нападение пиратов: здесь были в основном ветераны, прошедшие хорошую школу боев с нумидийцами [236], галлами и фракийцами, предпочитавшими скрытные маневры и ночной бой. Звякнули щиты, до этого подвешенные к бортам триремы, загудели тетивы луков.

И тут взревели боевые рога киликийцев. Уже не таясь, миопароны коршунами рванулись вперед, вспенивая лопастями весел застывшее олово морских вод. У триремарха волосы поднялись дыбом, когда он ощутил, как затрещал корпус триремы – это в крепкие просмоленные доски правого борта вонзились тараны. Гребцы римского судна, повинуясь командам, опустили весла на воду, но сухой треск ломающегося дерева возвестил облачающемуся в доспехи триремарху, что вожди пиратов хорошо знали свое дело: несколько тяжелых миопаронов с разгона превратили весла в щепу, проскользнув у левого борта. Грозная трирема закружила на месте, как волчок.

«О, боги! – мысленно возопил триремарх. – Пошлите нам ветер! О, Юпитер, обещаю тебе большие жертвы…»

Казалось, что и впрямь его призывы достигли ушей божественных небожителей: сначала робкий, а затем более сильный порыв ветра посеял на воду крупную рябь, легкая волна ударила о борта, с хлопком наполнились огромные чрева парусов. Торговые суда медленно стали удаляться в сторону Самоса. Пираты не обращали на них никакого внимания. Им нужно было в первую голову разделаться с конвоем, а догнать потом брюхатые купеческие посудины не составляло особых усилий.

Триремарх пытался перерубить канат абордажного крюка; десятки железных «кошек» впились в борта, запутали снасти триремы. На биремах уже кипел отчаянный бой. Все новые и новые миопароны киликийцев возникали из туманной пелены и шли на абордаж, ломая весла римлян.

– Зажигай! Быстрее, рыбьи кости вам в глотки! – орал кибернет на келевста и двух легионеров, под прикрытием башни для лучников возившихся с какими-то горшками.

Вместо крышек узкие горловины небольших горшков были обмотаны просмоленной парусиной с дымящимися фитилями.

Повинуясь команде, келевст и легионеры начали метать эти необычные снаряды прямо на палубы пиратских миопаронов, впившиеся своими таранами-жалами в борта триремы. Раздались испуганные крики и ругань киликийцев, и тут же жаркое голубоватое пламя, изливающееся из разбитых горшков, стремительно покатилось по сухим доскам настилов, обжигая рабов-гребцов и пиратов. Это был так называемый «греческий огонь», грозное оружие Эллады, тайну которого римляне узнали совсем недавно.

Вскоре почти все миопароны, окружившие трирему, превратились в кострища, плюющиеся крупными искрами, шипящими в волнах, словно змеи. Часть этих огненных ос попадала и на трирему, но римляне поливали палубу забортной водой, спешно черпая ее вместительными кожаными ведрами. Некоторые пираты в испуге прыгали в море, но большинство с дикими воплями бросились штурмовать высокие борта римского судна. Теперь отступать им было некуда…