Виталий Гладкий - Басилевс

Римский агент сказал это на чистом киликийском языке, чем немало удивил пирата.

– Я всегда беру то, что мне нравится и что плохо лежит, – резко ответил Селевк. – И в этом Рим мне не указ. Но кто ты? И откуда тебе известна наша речь?

– Этого римлянина я знаю… – к Селевку подошел один из вождей, седой старик с хищными орлиными глазами; склонившись к уху предводителя пиратов, он прошептал несколько фраз.

– А ты везучий, римлянин, – покривил губы в небрежной ухмылке пират. – Сегодня великие мойры явно к тебе благосклонны. Уходи. Ты свободен. Дай ему лодку, – приказал он своему помощнику.

– Господин! Господин… – умоляюще проблеял невесть каким образом пробравшийся сквозь толпу Макробий. – Отпусти и меня. Я старый немощный человек. Я болен… и ни на что не годен…

Селевк с трудом понял из-за косноязычия горбуна, о чем тот просит.

– Что это за красавчик? – спросил Туберона пират. – Только говори правду, – в его голосе прозвучала угроза.

– Ростовщик Макробий, – нимало не поколебавшись, ответил Авл Порций.

– Он богат?

– Трудно сказать, – с некоторой иронией молвил Туберон. – Об этом вряд ли кто будет кричать на всех перекрестках.

– Значит, богат, – с удовлетворением улыбнулся Селевк. – Отведите эту старую обезьяну на «Алкион» и берегите, как родную мать. Если он не заплатит мне достойный выкуп, я прибью его гвоздями к мачте.

Стенающего Макробия, у которого от слов пирата вдруг отнялись ноги, под руки потащили на миопарон. Авл Порций поклонился на прощанье вождям киликийцев и Селевку и спустился в ожидающую его одновесельную лодку. Вынужденная морская прогулка в одиночестве не страшила римского агента, не мало перевидевшего на своем веку. Кроме того, гавань острова Самос была совсем близко.

Вскоре стремительные, словно стрижи, миопароны киликийских пиратов вспенили утреннюю синь мор-ской волны. Ветер был попутный, и Селевк, подставляя разгоряченное недавним боем лицо под мириады мелких брызг, взивхренных тараном, мысленно подсчитывал барыши, ожидавшие его впереди: купеческие суда все еще были в пределах видимости и плелись медленно, как брюхатые коровы.

Огромное солнце медленно вспухало над горизонтом, и на фоне его оранжевого диска подожженная пиратами трирема казалась куском тающего воска.

Шторм, свирепствовавший над Эгейским морем почти двое суток, разметал миопароны киликийцев во все стороны. Некоторым повезло укрыться в тайных гаванях, несколько суден выбросило на берег, и об участи оставшихся в живых можно было только догадываться – на псов удачи точили зубы все прибрежные греческие полисы; киликийских пиратов никогда не брали в плен и не продавали в рабство, а уничтожали на месте.

Только «Алкион» успел проскользнуть в Мраморное море, и теперь вяло болтался на якоре у пристани Византия. Во время шторма сломалось рулевое весло, и судовой плотник готовил новое, тщательно скобля и шлифуя широкую лопасть. Сам Селевк вместе с помощником и несколькими приближенными коротал время в гнусной харчевне на задворках гавани, где обычно собирался портовый сброд.

Несмотря на молодость, пират был хитер и коварен, как старый лис. Еще на подходе к Византию косой киликийский парус был заменен на прямоугольный, обычный для судов эллинов, команду переодели в одежды сирийцев и прибитую под акростолем доску с названием судна сменили на новую с именем какого-то иноземного божества.

Макробий бесцельно слонялся по палубе «Алкиона», бормоча проклятия в адрес обманщика и предателя Авла Порция Туберона. Ростовщика не заковали в цепи, как остальных пленников, видимо, учли возраст и слабое здоровье. Но от этого ему было не легче – Селевк запросил за освобождение огромную сумму золотом, и Макробий всерьез начал подумывать о самоубийстве. Прижимистая душа ростовщика не могла снести такого надругательства над любимым идолом.

«Я разорен и унижен! – беззвучно бушевал Макробий. – Лучше смерть… О-о, нет, я вырвусь отсюда и тогда берегись, Авл Порций! Ты мне ответишь за все…»

Редко кто мог предположить, что под невзрачной трухлявой оболочкой таились могучий ум и несгибаемая воля. Все страхи Макробия происходили лишь от боязни потерять то, на что он потратил жизнь – свои немалые сокровища. Многие пытались завладеть ими, кое-кому даже казалось, что еще немного, и загнанный в угол тем или иным способом ростовщик безропотно откроет тайные закрома с золотом, серебром и драгоценностями. Но с виду покорный и робкий Макробий вдруг змеей ускользал из расставленных капканов и наносил разящий смертельный удар…

Ростовщик на цыпочках подошел к рабам-гребцам, сидевшим у борта. Некоторое время он был поглощен созерцанием небольшой компании, среди которой выделялись два богатыря. Это были Пилумн и новый раб по имени Руфус, бывший кормчий римской триремы. Они уже успели сдружиться и теперь о чем-то вполголоса разговаривали.

Наконец Пилумн заметил горбуна.

– Ба, наш старый добрый приятель! – вскричал он, широко улыбаясь. – Макробий, как я рад лицезреть тебя, мой незабвенный покровитель. Подойди поближе, и давай обнимемся, – он сделал вид, что встает.

Макробий в испуге отшатнулся и, за что-то зацепившись, едва не растянулся на тщательно выскобленных досках палубы. Гребцы дружно расхохотались.

– Как, ты не хочешь? – деланно удивился Пилумн. – Ну я, конечно, не молодая наложница, но и ты, мой дорогой приятель, м-м… скажем так, не блещешь красотой.

Все опять рассмеялись. Киликийцы-охранники стали лениво оборачиваться на шум. Они расположились на носу миопарона и перемывали косточки своему вождю и его приближенным, веселящимся в харчевне – Селевк под страхом немедленной казни запретил им прикасаться к вину.

– Заткнись, Пилумн, – остановил друга Тарулас, пристально наблюдавший за Макробием. – Он один из нас, такой же раб, как и мы, – по выражению лица ростовщика, бывший центурион понял, что у того есть, что сказать им. – Присаживайся, Макробий, – приветливо пригласил он недавнего недоброжелателя.

Ростовщик, опасливо косясь на смутившегося Пилумна, присел на корточки рядом с Таруласом так, чтобы его не видели охранники.

– У меня есть план… – шепнул она на ухо фракийцу.

Тот понял мгновенно, о чем пойдет речь, посерьезнел и подал знак окружавшим их гребцам. Они тут же разбились на мелкие группы и стали играть в кости, чтобы отвлечь внимание пиратов от Макробия – Селевк не разрешал ростовщику даже приближаться к банкам, где сидели рабы-гребцы, пригрозив в противном случае наказать его палочными ударами по пяткам.

Захлебываясь от торопливости, ростовщик рассказал Таруласу о своих замыслах. Посветлев лицом, тот размышлял недолго.