Константин Бадигин - Покорители студеных морей (с иллюстрациями)

— С удовольствием, ваше священ… господин купец.

Борецкий пошел провожать Шоневальда. Когда они вышли на каменное крылечко с колоннами и лепными украшениями, посол, глянув на проснувшийся город, сказал:

— Господин, я хотел бы быть незамеченным, выходя из вашего дома. Могут быть разные толки… Наше свидание должно оставаться в тайне.

Борецкий на минуту задумался.

— Хорошо, ваше священство, я проведу вас другой дорогой. — И он открыл небольшую дубовую дверь направо от главного входа.

Гость и хозяин поднялись по крутой каменной лестнице, прошли несколько богато убранных комнат, опять вышли на такую же лестницу с другой стороны дома и спустились вниз. Сюда не проникали солнечные лучи. Помещение освещалось тусклым светом слюдяного фонаря.

Борецкий остановился перед тяжелой дверью, окованной железом, и снял висевший на стене фонарь.

К удивлению Шоневальда, дверь открылась сама. Он не заметил, как Борецкий повернул крюк, на котором висел фонарь.

Пахнуло сыростью.

— Нагните голову, ваше священство, — предупредил боярин и пошел вперед, освещая путь.

Это был подземный тайник, выходивший прямо на кладбище у небольшой деревянной церквушки. Место было глухое, редко посещаемое горожанами.

Когда Шоневальд следом за боярином выбрался наверх по узкому сырому ходу, он с удивлением увидел, что поднялся из могилы: тяжелое каменное надгробие, повернувшись, открыло выход из подземелья.

— Идите туда, — показал Борецкий. — За тем кустом бузины найдете небольшую калитку.

Попрощавшись, посол стал пробираться чуть заметной тропинкой и скоро скрылся в густом кустарнике.

Неподалеку от хором боярина Борецкого жил степенной [10] Note10 Степенной. — Так называли посадника и тысяцкого в отличие от «старых», то есть вышедших в отставку посадников и тысяцких. тысяцкий, югорский купец [11] Note11 Югорские купцы — особая группа новгородских купцов (Югорщина), торговавшая с населением северных земель (югрой). Кузьма Терентьев. Его большой деревянный дом утопал в зелени. Купец славился своим богатством и огромным фруктовым садом. Здесь остановился всадник, промчавшийся мимо дома Борецкого.

Соскочив с коня, он нетерпеливо стал стучать в калитку, ударяя тупым концом короткого копья.

— Отворяй скорея! — торопил он подошедшего старика сторожа. — Из самого Торжка с вестями прискакал. Беда тама.

— Успеешь. Спит Кузьма Саввич. Не добудишься, поди! — ворчливо ответил старик, громыхая запорами.

Всадник ввел взмыленного коня во двор и передал поводья сторожу.

— Возьми! — торопливо сказал он и бросился к дому.

— Кузьма Саввич, господине! — теребил гонец за плечо тысяцкого. — Кузьма Саввич!

Терентьев только кряхтел во сне и отмахивался, словно от назойливой мухи.

Наконец он, еще сонный, сел на постели и зло спросил:

— Кто таков, что надобно?

— Московских купцов в Торжке сгубили! — выдохнул гонец. — Тех, что хлеб продавали. Семь человек, как одну душу, а восьмой убег, на коне спасся.

Тысяцкий сразу проснулся.

— Квасу! — грозно рявкнул он.

В соседней комнате послышались торопливые шаги. Кузьма Терентьев, спустив на пол голые тонкие ноги, громко, с хрипом дышал, царапая пальцами волосатую грудь. Испив холодного квасу, тысяцкий пришел в себя.

— Убивцы знаемы? — спросил он, утирая полотенцем мокрую бороду.

— Не знаемы, господине. Двух злодеев на торгу стражники схватили, а уберечь не смогли: до смерти самосудом народ забил.

— Иди в трапезную, — сказал, не поднимая головы, Терентьев, — скажи, пусть накормят. А я подумаю.

Прошло совсем немного времени, и из дома тысяцкого побежали слуги ко всем знатным новгородским купцам. Терентьев звал их к себе немедля для важных дел.

Под лучами яркого летнего солнца туман, только что застилавший все вокруг, постепенно таял. Из его цепких объятий то тут, то там вырывались тяжелые ветви деревьев, покрытые свежей листвой. Показались деревянные крыши домов, многочисленные главы церковных куполов, древние, покрытые щелями стены крепости.

Туман редел, медленно растворяясь в утреннем воздухе.

Хлопнула где-то дверь, послышался громкий разговор, скрип колодезных воротов, по деревянной мостовой зашаркали ноги прохожих.

Теперь уже хорошо были видны бревенчатые стены домов, частоколы, каменная кладка церквей, темные бревна мостовых. Солнечные лучи прогоняли последние белесые полосы, притаившиеся по оврагам и западинам, запутавшиеся по дворам в густой зелени бузины и шиповника.

Дольше всего туман держался над рекой; сквозь него лишь угадывались смутные очертания мостов, соединявших большой город. Но вот еще немного — и туман совсем исчез, открыв взору разветвленное устье большой реки.

У истока реки Волхова, неподалеку от озера Ильмень, широко раскинулся Господин Великий Новгород. Софийская сторона на западном берегу и Торговая на восточном — части двуединого города — возникли в далекую, незапамятную старину. У самого Волхова, на пологом холме, высились каменные стены кремля — Детинца с башнями и узкими воротами.

За стенами кремля теснились разукрашенные главы древнего Софийского собора. В башнях, расположенных над воротами крепостных стен, ютились небольшие церквушки, перед которыми, торопливо крестясь, останавливались прохожие.

Разделившаяся на три конца — Гончарный, Загородный и Неревский, Софийская сторона полукружьем больших и малых деревянных домов обнимала Детинец. Трое ворот — на юг, на запад и на север — открывали горожанам дорогу под защиту каменной громады стен.

Ранняя заутреня отошла. Из многочисленных церквей, разбросанных каменными островками в большом деревянном городе, по узким, кривым уличкам растекались толпы богомольцев.

Молились горожане усердно: голодным был этот год в Новгороде. Прошлым летом полые воды затопили город, снесли восемь перегородей у Великого моста через Волхов, затопили дома, церкви, монастыри. Спаслись кто как мог — на деревьях, холмах; многие погибли. Холод зимы погубил людей еще того больше.

Наступило лето. Надежды жителей на урожай не оправдались. Начался голод: люди ели коней, собак, даже крыс. С голодом пришли болезни, быстро распространявшиеся по городу. Тысячи своих сынов похоронил Новгород, и многим еще угрожала смерть.

Именитый, потомственный купец-мореход Труфан Федорович Амосов, ведущий свою родословную от далекого пращура, одного из основателей Иванского купечества, шел сейчас по Великому мосту. Старик двигался медленно, боясь оступиться на выщербленном лошадиными копытами настиле. Он осторожно обходил щели, сквозь которые просвечивал Волхов, кативший на север свои мутные воды. На мосту было пустынно и тихо. Лавки, прилипшие плотными рядами к перилам, пустовали. От бойкой торговли, процветающей здесь в прежние годы, не было и следа.