Катулл Мендес - Бессмертный

– У Лоренцы также!.. – вскричал я.

Затем он продолжал, что сестра очень любит своего Ромео и чрезвычайно упряма. А он знает в Транстевере прелестнейшую девушку, известную своим расположением к иностранцам, с которой мне будет гораздо лучше, чем с его жеманницей-сестрой.

Я поблагодарил его за любезное предложение, но ответил, что, если понадобится, готов даже убить Ромео, что обладаю никому не известным средством, заставляющим женщин любить меня, и прямо отправлюсь сделать предложение родителям, надеясь на поддержку будущего деверя, и предложил ему сто дукатов вперед в счет свадебного подарка.

Молодой человек был потрясен особенно последними словами.

– Сто дукатов! – воскликнул он. – Вы подразумеваете сто золотых дукатов?

– Я говорю, вот этих сто дукатов, – сказал я, кладя монеты на стол, так как имею обыкновение всегда носить с собой много денег.

– Ого! – молодой человек встал, совершенно озадаченный. – Вот что значат благородные манеры. Теперь я вас поцелую, – продолжал он, расцеловав меня в обе щеки. – Но надеюсь, что в один прекрасный день Лоренца сделает то же самое.

Не прошло и часа, как я отправился к Феличио, сопровождаемый любезным Лоренцо.

Его рекомендация произвела действительно большое впечатление, это нужно признать, но совершенно противоположное ожидаемому. Я только начал объяснять, чего хочу, как вдруг бакалейщик, нечто вроде громадного Кассандра, и его супруга, здоровая римская матрона, красивая, как хорошо сохранившаяся развалина, схватили – один – тяжелый стул, другая – метелку и бросились на своего негодяя-сына, обвиняя его, совсем несправедливо, в ухаживании за уличными барышнями и в пьянстве. Что касается меня, то, по их словам, я немногим лучше моего покровителя, и кажется, что в суматохе мне досталось несколько ударов метлой и стулом.

Очутившись на улице, я добросовестно вернул Лоренцо все, что получил от его папаши и мамаши. Но в негодяе не заговорила честь, и он оставил себе мои дукаты. Хотя и несколько утешило то, что я побил его, но дела от этого не улучшились.

Оставалось одно – заставить Лоренцу полюбить меня до такой степени, чтобы она решилась бежать со мной. И я повел атаки: ходил к ней каждый день в монастырскую приемную, где не замедлил приобрести себе любезных союзниц. Всегда приходил нагруженный конфетами, цветами и маленькими подарками, которые раздавал добрым сестрам, приходившим слушать, о чем мы беседуем. Вскоре они, не стесняясь, называли меня возлюбленным Лоренцы и дали слово помогать расположить ее ко мне.

Увы! Неблагодарная смеялась над их советами.

Я старался овладеть ею силой своей воли, как сделал это, с бедной Фиореллой, но нашел в ее прекрасных глазах опасных соперников; они бросали на меня острые, как сталь, взгляды, и встреча наших глаз походила на дуэль, в которой я, наконец, добивался успеха. Но какой ценой! – Лоренца едва опускала свои длинные ресницы, а я чувствовал себя опасно раненым.

И что окончательно делало меня несчастным: все наши разговоры вертелись вокруг Ромео и ее любви к нему. Она вынуждала меня ходить в монастырь, где сидел под арестом ее возлюбленный, и приносить от него известия.

Истинная любовь такова, что я повиновался. Впрочем, эта жестокость, несомненно, была бессознательная, и девушка не хотела причинить мне зла. Я был безоговорочным рабом ее капризов, таким скромным обожателем, что мое восхищение не надоедало. Она милостиво позволяла мне любить ее. Иногда даже глядела на меня с нежностью.

Однажды Лоренца пыталась нарисовать мне картину воображаемого счастья. Здесь и мне было отведено свое место. Когда Ромео будет ее мужем, я стану ее братом. Попытайтесь спорить об этих вещах с невинной девушкой, отделенной от вас решеткой в палец толщиной.

Так обстояли дела, когда моего соперника освободили от церковных обетов. Я уже говорил, что у Ромео была сильная протекция в лице кардинала, который некогда исповедал его мать.

Молодой человек тотчас же получил свободу, и свой первый визит сделал в лавку бакалейщика, которому больше нечего было возразить против его женитьбы, второй – в приемную монастыря Аннунциаты.

Свидание влюбленных – увы, я присутствовал при нем – было очень трогательным, по моему мнению, даже слишком, и мне оставалось только быть благодарным той самой решетке, которая всегда так раздражала меня.

– Прощайте! – вскричал я.

– Почему «прощайте»? – спросила Лоренца.

– Увы! Вы хорошо знаете, что я люблю вас, и Ромео также должен знать это. Избавьте же меня от самой жестокой из пыток. Вы будете счастливы, дайте мне удалиться.

– Нет, – попросила она, – останьтесь. – После Ромео я люблю вас больше всех на свете, я была бы вашей, если б не могла принадлежать ему. Вы останетесь, или же я вас не буду любить.

Говоря ей «прощайте», надеялся ли я, что она меня удержит? О! Это очень возможно! Самая чистосердечная любовь не лишена таких маленьких хитростей.

Как бы то ни было, я обещал не уезжать, но вместо того, чтобы покориться своему несчастью, чувствовал, как разрастается моя любовь к Лоренце, а вместе с ней и ненависть к Ромео.

Едва мы оставили монастырь Аннунциаты, как я сказал своему сопернику:

– Идем, перережем себе где-нибудь горло.

– Нет, я не согласен, – сказал он.

– Разве вы не умеете владеть шпагой?

– Где мог этому научиться, граф? Еще вчера я был бедным аббатом. Вы видите, на мне до сих пор ряса.

– Каждый человек может взвести курок пистолета и послать пулю в голову своего соперника.

– Я чувствую непобедимое отвращение к огнестрельному оружию.

– Но есть еще дуэль другого рода, более подходящая для людей с кротким характером.

– Какая?

– Готовят две совершенно одинаковые пилюли, одну из чистого меда, другую – из меда, пропитанного аква-тофаной, противники проглатывают их, не зная, где какая, и таким образом кончают свой спор.

Ромео расхохотался.

– Вы, значит, очень хотите отделаться от меня?

– Да, синьор аббат.

– Но у меня, синьор граф, нет никакой причины желать того же, так как Лоренца любит меня и я женюсь на ней.

Нужно было признать этот ответ вполне логичным.

– А если после вашей свадьбы я буду ухаживать за Лоренцой? – спросил я.

– Я перестану пускать вас к себе и дам знать полиции.

У этого человека на все был готов ответ. Тем не менее, я взял его под руку:

– Вы правы.

И мы заговорили о другом.

Я повел его к продавцу платья, чтобы он переменил свою рясу на светский костюм.

У меня был самый беззаботный вид, как будто я и не думал более о Лоренце. Я говорил Ромео, что такое-то платье идет ему, но другое – гораздо лучше. Мы были похожи не на соперников, а на двух нежных друзей, так что он, наконец, сказал мне: