Катулл Мендес - Бессмертный

У подножия дворца расстилались бесконечные желтые пески, по которым множество людей, одни, запряженные в повозки, другие – несущие на плечах камни и мешки с песком, двигались к колоссальной пирамиде, еще не оконченной и поднимавшейся на фоне яркой небесной лазури. Они сгибались под тяжестью, шатались, многие падали и больше не поднимались. Хотя это было довольно далеко, я мог различить их черты. Все лица выражали апатию, усталость и глубокое отчаяние.

Временами толпа останавливалась, с гневом глядя на гигантский монумент, по-прежнему не оконченный, и было ясно, что она не хочет более страдать и работать. Но тогда фараон и жрец вставали и простирали над их головами один – свой скипетр, другой – палку, которые вытягивались, умножались, делались бесконечными и бесчисленными. И эта туча палок обрушивалась на толпу, приказывая ей продолжать свой вечный безысходный труд.

Я повернулся к другой стене. Тут народ-победитель возвращался в родную страну, покрытый пылью и освещенный ярким солнцем. По его мужественной гордости, как и по бронзовому цвету лиц, я узнал греков-лакедемонян. Прелестные женщины, улыбаясь, несли свои цветы навстречу победителям. Даже те, кто напрасно искал братьев и мужей, не плакали. Вдали, на городских стенах, собрались старики, подняв в знак благодарности руки к небу.

Но вокруг города, в долине, копошилось множество несчастных усталых существ. Это были рабы свободных людей, те, у кого не было другого утешения, кроме труда без вознаграждения, чья жизнь была вечным поражением.

Взглянув на третью стену, я вздрогнул от ужаса. Одни, притянутые к каменному потолку веревками, разрывавшими их тело, другие, привязанные к скамьям пыток, мужчины, женщины, дети, голые, все в крови, в страшных муках предстали пред моим испуганным взором. Посреди погреба, где терзали этих несчастных, стоял громадный котел с кипятком, куда были до половины погружены другие жертвы.

А между тем, и в глубине подземелья, в креслах, сидели инквизиторы, спокойно глядя на происходящее.

Я закрыл глаза.

Затем был перенесен к четвертой стене и не мог не улыбнуться. В будуаре, обитом шелком и кружевами, ярко освещенном лампами, сверкавшем позолотою и прозрачной резьбой, покрытом ковром с изображенными на нем полными розовыми нимфами, вырывавшимися из объятий сатиров или собиравшимися купаться, увидал сидящих за богато накрытым столом мужчину и женщину. Они ужинали. Это были французский король и его королева. Она была прелестна, но король зевал. Она протянула руку, как бы указывая: смотри! По другую сторону, из-под полуприподнятой портьеры, король мог заметить бледную фигуру нагой молодой девушки, испуганно отступившей.

Он долго глядел на эту картину и наконец, улыбнулся.

Тогда Людовик XV и мадам Дюбарри стали есть, пить и беседовать. Они, должно быть, говорили друг другу странные вещи, так как глаза их сверкали, и, даже будучи одни, они не решались повышать голос.

Но вдруг мне показалось, что схожу с ума: шампанское в бокалах стало густым и красным, и каждый раз, как ужинающие разрезали дичь, из мертвой птицы выступали капли крови.

В то же время я заметил, что на коврах и на обивке стен были уже не нимфы и сатиры, а несчастные, сидевшие в тюрьмах, или бедняки, умирающие с голоду. Но ни король, ни фаворитка, казалось, не замечали этой перемены. Нет, они не видели, что стены комнаты украшены их живыми жертвами. Людовик XV пил кровавое вино и довольно прищелкивал языком. Вдруг одна из бутылок опрокинулась сама собой, и из горлышка потекла пенящаяся жидкость, покрывшая всю скатерть, забрызгавшая платья ужинавших, разлившаяся по ковру и продолжавшая литься и подниматься, как будто вся кровь измученной Франции лилась из этой бутылки… Под этим поднимающимся приливом исчезли по-прежнему улыбающиеся Людовик XV и мадам Дюбарри…

Все исчезло. Меня окружало молчание, одинбчество и мрак.

Вдруг мне показалось, что плита, на которой я стоял, сдвинулась и стала подниматься. Если бы, испугавшись, я шагнул вперед или назад, то упал бы и разбил голову о мрамор. Но я не шевелился, готовый к любым опасностям, решившись преодолеть все ужасы. Плита продолжала подниматься.

Яркий свет зажженных факелов ослепил меня. В другом зале из белого мрамора сидело довольно много людей в красном, с лицами, закрытыми капюшонами. Один из них, впоследствии оказалось, что он был здесь главным, – спросил меня, не вставая:

– Ты видел?

– Да.

– Понял?

– Понял.

– Смотри еще.

В нескольких шагах от меня стоял стол, заваленный драгоценными камнями и золотом. Сверху лежали скипетр, корона и шпага.

Начальник продолжал:

– Если эти скипетр, корона и богатство привлекают тебя, если ты мечтаешь о них, то по твоему желанию мы приблизим тебя к трону, ибо можем сделать все. Но тогда наше святилище будет для тебя закрыто, и мы предоставим тебя самому себе. Если же, напротив, ты хочешь посвятить себя пользе человечества, мы рады будем принять тебя. Допроси твое сердце и выбирай.

Я не мог не подумать, что есть нечто привлекательное в таком предложении, сделанном сыну палермского бакалейщика. Но не выказал ни малейшего удивления, бросил презрительный взгляд на символы земного величия и оттолкнул корону, золото и драгоценности.

Признаюсь, увиденное ранее произвело на меня глубокое впечатление. К тому же подозреваю, что если бы я и выбрал корону, едва ли мне бы ее дали.

Тогда начальник поднялся, говоря:

– Жозеф Бальзамо, я принимаю твою клятву.

Мраморная стена внезапно раздвинулась, и в отверстии показался алтарь с громадным распятием. Я опустился на колени.

– Именем Бога поклянись разорвать все узы, связывающие тебя с отцом, матерью, братьями, сестрами, женою, родными, друзьями, начальниками, благодетелями и всеми теми, кому ты отдавал свое повиновение и услуги. Обязательство отказаться от уз, соединивших меня с женой, слегка, смутило меня. Подумалось, что моя дорогая Лоренца не одобрит этого. Но, заметив, что эти слова можно истолковать по-разному, я ответил:

– Клянусь.

– Клянись отказаться от места твоего рождения, чтобы подняться в другую сферу.

Так как Палермо, во всяком случае, был довольно скверный город, где у меня было множество кредиторов, я без малейшего колебания решил отказаться от него и произнес:

– Клянусь.

– Клянись говорить начальнику, которого сегодня же узнаешь, все, что видел или делал, читал или слышал, узнал или угадал, и обещай даже нарочно искать и узнавать то, чего не можешь просто угадать, и затем все поверяй ему.

Это показалось мне приятным, ведь я от природы любопытен и болтлив.

– Клянусь.

– Клянись почитать и уважать кинжал, шпагу и другое оружие, аква-тофану и прочие яды как верное, быстрое и секретное средство избавить мир от тех, кто старался бы вырвать истину из наших рук.