Андрей Орлов - Харбинский экспресс-2. Интервенция

«Господин Масарик, ничтоже сумняшеся, в своем письме Госдепартаменту Северо-Американских Соединенных Штатов высказывается предельно откровенно: „…я – властелин Сибири и половины России…“»

– А кто таков этот Масарик? – спросил Грач.

– Президент новоявленного чешского государства, – отмахнулся полковник, – ты дальше давай, дальше!..

«Иные подручные Масарика, – говорил автор статьи, – еще более бесстыдны. Приведем их слова: „Русские – низшая полутатарская раса, не способная к высшей культуре. Все наши отношения с русскими будут состоять только в том, что мы будем дорого продавать им наши товары и дешево покупать их товары. Вот и все“. – До какого ж цинизма могут дойти так называемые „славянские братья“! И сколь долго еще нам терпеть их убийственные объятия?»

– Что скажешь? – спросил полковник.

Грач прекрасно знал – сейчас говорить ничего не нужно.

– Дожили… – Карвасаров помолчал. Взял у Грача газету, скомкал, швырнул в угол. – Что у тебя?

– Пока ничего… – замялся Грач.

– Понятно. Иди работай. – Полковник махнул рукой, повернулся к окну.

Грач, не веря своему счастью, попятился.

– Подожди, – сказал Карвасаров, не оборачиваясь, – ты это, забери там свою профурсетку.

– Кого? – не понял Грач.

– Опийную курьершу! Отпускает ее контрразведка. Видно, нашлись у них дела поважнее.

Вот что значит белая полоса!

В синий домик с белыми окнами приехали еще засветло. Из контрразведки отправились не на служебной пролетке – на лихаче. Евгения-то Адамовна решила, что Грач это устроил для пущей парадности, однако на самом деле чиновник для поручений просто хотел обойтись без казенного кучера. Дело такое закручивалось, что пара посторонних глаз совсем ни к чему.

Пока ехали, Грач непринужденно болтал о том о сем. А сам при этом внимательно к спутнице приглядывался. Хоть и пробыла она в чужих руках всего ничего, однако и за такой срок могло произойти немало. Бывает, люди и за три минуты капитально меняются – не то что за трое суток.

В домике (который приходящая горничная успела прибрать) Грач продолжил свои наблюдения. И все решал про себя: заагентурили или нет? Много ли успела сказать? Вступала ли, так сказать, в близкие отношения?

Насчет последнего – это уж сильно личное, однако и к первым двум пунктам все же имеет касательство. Кстати, никаких поползновений в сию сторону Грач нынче делать не стал (хотя далось это с превеликим усилием). Во-первых, чтоб не выказывать излишнюю заинтересованность, но главным образом – дабы сохранить доверительность. Которой вполне можно лишиться, если женщина уверится в том, что интересна мужчине только с точки зрения биологической.

К тому моменту, когда пошли пить чай в палисадник, ответы уже сложились. Если по порядку, получалось так:

1. Не заагентурили и не пытались.

2. Говорить говорила, но только самое необходимое.

3. Интимностей не возникло.

В общем, терпимо. Могло быть хуже. Впрочем, имелось кое-что настораживающее.

Разговаривая со своей «сотрудницей», Грач вновь убедился, что Евгения Адамовна – дама с прошлым, много чего повидавшая и все перенесшая. Потому как имеет внутреннюю (и немалую) силу. Но вот закавыка: сила та свойства не очень хорошего. Не от природной крепости характера, а от нервности. Иными словами, держится Женечка хорошо за счет скрытой (для неопытного глаза совсем незаметной) истерики. А подобного рода стойкость продолжительной не бывает.

И еще кое-что понял про свою пассию чиновник для поручений Грач.

Хоть и уверял он Женю Черняеву в том, что лишь благодаря его интригам и связям удалось вырвать ее из узилища контрразведки, а только она ему не поверила. Потому что поняла – те люди посильнее будут. А главное – при случае сотворить могут куда более страшное, нежели сам Грач.

В сыскной с кем воюют? Правильно, с уголовниками, бродягами да босяками. И отправить могут в тюрьму, да и то через суд. А в контрразведке ставки-то будут повыше. Там враги политические, с ними война идет, а на войне известно какие законы. Если что – к стенке, и весь сказ.

«Не верит она мне больше, – решил про себя Грач. – И потому предаст при первой возможности».

От этого, прямо сказать, нехорошо сделалось на душе.

– Схожу-ка за наливочкой, – сказал Грач. – Я быстренько.

Женя не ответила, только наморщила нос. Ну и ладно.

Пока туда-сюда ходил, наметилась некая стратегия. И потому, разливая по мелким пузатеньким рюмкам пурпурного цвета наливку, Грач объявил:

– Хочу тостик поднять. За твое, Женечка, возвращение. Ну и чтоб больше не было у тебя таких неожиданностей.

А госпожа Черняева и на это опять промолчала. Наливку откушала, а более – ни гугу. Только глазищи поблескивают. А в зрачках – черти хоровод водят.

Ежевичная, кстати, неплохой оказалась. Грач для себя отметил мысленно: толковая горничная, надо поощрить. Выпили еще. И снова – под сдобу. Разговор как-то вовсе на нет сошел.

Вдруг Женя выплеснула в кусты свой недопитый чай, налила в стакан наливки до половины – да и выпила в несколько крупных глотков. Мигом запунцовела, щеки налились краской. А потом вдруг сказала:

– Ну что, котик, сидишь – масляных глаз не сводишь? Пойдем-ка в постель. Тебе ведь этого надобно?

Грач кашлянул, покачал головой:

– В другой раз. Успеется.

– В другой? Отчего так? – спросила Черняева и вдруг прыснула со смеху. – Был бы ты бабой, я б решила – кровя у тебя месячные. Хотя по твоим годам вполне уж могли б кончиться! – Она откинулась и захохотала.

Грач и на это смолчал. Взял пустую рюмку, принялся в пальцах вертеть. Лицо у него изменилось. Но Женя Черняева это новое его выражение прочитала неверно, за конфузливость приняла:

– Ой, застыдился!.. Даже ушки порозовели… А ушки-то у нас знатные! Ладно, благодетель, оставь стесняться. Пойдем лучше, утешу.

Про уши она зря сказала. Грач был человеком бывалым и потому необидчивым, однако у всех есть свои слабости. Намеков на несоразмерность своих слуховых раковин Грач не выносил совершенно.

Он подался вперед – и отвесил Жене пощечину. Звук телесного действия прозвучал оглушительно. Женя отшатнулась, схватилась за лицо. Глаза у нее стали бешеные.

– Прекрати! Меня даже и там не били!..

Не волнуясь, абсолютно спокойно Грач поднялся с места и, обогнув стол, подошел к ней вплотную. Она попыталась встать, но не успела: Грач снова ударил ее по лицу, дважды – с обеих рук.

Евгения Адамовна упала обратно на стул. Из глаз хлынули слезы.

Грач между тем вернулся на свое место; он внимательно посмотрел на свою «сотрудницу» и, когда поток слез стал иссякать, заметил:

– Надеюсь, это добавит стройности мыслей. А то ты, верно, решила, будто я у тебя в полюбовниках. А насчет этих – так ты не обольщайся, у нас в сыскной людишки имеются, против которых контрразведчики – что дети малые. Отдам тебя им – нарыдаешься.