Редьярд Киплинг - Наулака

— А вы? — с ужасом спросила Кэт.

— Некогда употреблял, когда впервые приехал сюда. А теперь… — Он вынул из-за пояса облезлый жестяной ящик с табаком и взял оттуда, как показалось Кэт, горсть пилюль опиума.

Новые волны отчаяния постепенно охватывали ее.

— Покажите мне женское отделение, — устало проговорила она.

— О, они всюду, где придется, внизу, наверху, — небрежно ответил доктор.

— А роженицы? — спросила она.

— В какой придется палате.

— Кто ухаживает за ними?

— Они не любят меня; но тут приходит одна очень опытная женщина.

— Училась она чему-нибудь? Получила какое-нибудь образование?

— Ее весьма уважают в ее селе, — сказал доктор. — Если желаете, можете повидать ее, она сейчас здесь.

— Где? — спросила Кэт.

Дунпат Рай, несколько обеспокоенный, поспешно провел ее по узкой лестнице к запертой двери, из-за которой слышался жалобный плач новой жизни.

Кэт сердито распахнула дверь. В этой отдельной палате правительственной лечебницы находились изображения двух богов, сделанные из глины и коровьего навоза; служанка убирала их бутонами златоцвета. Все окна, всякое отверстие, которое могло бы пропустить воздух, было закрыто, а в одном из углов чадила курильница, зажигаемая, по обычаю, при рождении ребенка. Кэт чуть было не задохнулась от дыма.

То, что произошло между Кэт и весьма уважаемой женщиной, останется навсегда неизвестным. Молодая девушка вышла через полчаса. А женщина вышла гораздо раньше, растрепанная и слабо кудахтавшая.

После этого Кэт была готова ко всему, даже к небрежному приготовлению лекарств в лечебнице — ступка никогда не чистилась, и по каждому рецепту пациенту давалось гораздо большее количество лекарства, чем было прописано, — и к грязным, непроветренным, неубранным, неосвещенным комнатам, в которые она входила с чувством безнадежности в душе. Пациентам дозволялось принимать своих друзей когда угодно и брать из их рук всякие приношения, даваемые из чувства неправильно понимаемой доброты. Когда приходила смерть, близкие завывали вокруг койки и проносили покойника через двор, среди криков сумасшедших, в город, чтобы разнести, какую будет угодно Господу, заразу.

В заразных случаях не применялось изоляции, и дети, страдавшие воспалением глаз, весело играли среди детей посетителей между койками дифтеритных больных. Только в одном отношении доктор был силен. Дровосеки и мелкие торговцы, путешествовавшие по стране, довольно часто подвергались нападениям тигров, и в трудных случаях доктор, отвергая путешествовавшие по стране, довольно часто подвергались нападениям тигров, и в трудных случаях доктор, отвергая всю английскую фармакопею, прибегал к известным простым средствам, применявшимся в деревнях, и творил чудеса. Как бы то ни было, необходимо было дать ему понять, что в настоящее время управлять лечебницей будет только один человек, что его приказания должны выполняться беспрекословно. Имя этого человека — мисс Кэт Шерифф.

Доктор, поразмыслив, что она лечит женщин при дворе, не выразил протеста. Он пережил уже много реформ и реорганизаций и знал, что его инертность и гибкий язык помогут ему пережить еще много таких периодов. Он поклонился и согласился, предоставив Кэт осыпать его упреками и отвечая на все ее вопросы заявлением:

— Эта больница получает от государства только по сто пятьдесят рупий в месяц. Как можно доставать лекарства из Калькутты на эти деньги?

— Я заплачу за этот заказ, — сказала Кэт, делая список нужных лекарств и аппаратов на письменном столе в ванной комнате, выполнявшей роль канцелярии, — и я заплачу за все, что сочту необходимым.

— Заказ официально пойдет через меня? — спросил Дунпат Рай, склонив голову набок.

Кэт согласилась, не желая ставить ненужные препятствия. Не время, когда в комнате наверху лежат без присмотра, без помощи несчастные существа, не время ссориться из-за комиссии.

— Да, — решительно проговорила она, — конечно.

А доктор, когда увидел размер и содержание списка, почувствовал, что может многое выгадать от этого дела.

Через три часа Кэт уехала, изнемогая от усталости, голода и сильной душевной боли.

Тарвин нашел магараджу, еще не успевшего принять свою утреннюю порцию опиума, в полном упадке. Человек из Топаза зорко смотрел на него, весь погруженный в мысли о поставленной себе цели.

Первые же слова магараджи помогли ему в этом намерении.

— Зачем вы приехали сюда? — спросил магараджа.

— В Ратор? — осведомился Тарвин с улыбкой, охватывавшей весь горизонт.

— Да, в Ратор, — проворчал магараджа. — Агент-сахиб говорит, что вы не принадлежите ни к какому правительству и приехали сюда, только чтобы все высмотреть и написать небылицы. Зачем вы приехали?

— Я приехал, чтобы исследовать вашу реку. В ней есть золото, — твердо проговорил Тарвин.

Раджа коротко ответил ему.

— Ступайте и говорите с правительством, — угрюмо сказал он.

— Я думаю, река ваша, — весело возразил Тарвин.

— Моя? Ничего моего нет в государстве. Приказчики лавочников дни и ночи стоят у моих ворот. Агент-сахиб не позволяет мне собирать податей, как делали мои предки. У меня нет армии.

— Это совершенно верно, — согласился шепотом Тарвин, — в одно прекрасное утро я убегу вместе с ней.

— А если бы и была, — продолжал магараджа, — мне не с кем сражаться.

Разговор шел на вымощенном дворе, как раз у крыла дворца, занимаемого Ситабхаи. Магараджа сидел на сломанном виндзорском стуле; конюхи выводили перед ним лошадей, оседланных и взнузданных, в надежде, что его величество выберет какую-нибудь для верховой езды. Затхлый, болезненный воздух дворца проникал через мраморные плиты, нездоровый это был воздух.

Тарвин, остановившийся во дворе, не сходя с лошади, перекинул правую ногу через луку и молчал. Он увидел, как действует опиум на магараджу. Подошел слуга с маленькой медной чашей, наполненной опиумом и водой. Магараджа с гримасами проглотил напиток, смахнул последние темные капли с усов и бороды и опрокинулся на спинку стула, уставясь вперед бессмысленным взглядом. Через несколько минут он вскочил и выпрямился, улыбаясь.

— Вы здесь, сахиб? — сказал он. — Вы здесь, не то мне не хотелось бы смеяться. Поедете вы верхом сегодня?

— Я к вашим услугам.

— Тогда мы выведем фоклольского жеребца. Он сбросит вас.

— Отлично, — развязно сказал Тарвин.

— А я поеду на моей кобыле. Уедем прежде, чем явится агент-сахиб, — сказал магараджа.

Конюхи отправились седлать лошадей, а за двором послышался звук трубы и шум колес.

Магарадж Кунвар сбежал с лестницы и подбежал к своему отцу, магарадже, который посадил его на колени и приласкал.