Михаил Попов - Барбаросса

О. X. А в чем?

К. М. А в том, что Харудж, выслушав все очень внимательно, велел мне удвоить дозировку. Я все рассчитал со всей тщательностью, а он приказал удвоить!

О. X. Что это могло означать?

К. М. Очень скоро выяснилось. Когда я изготовил и укрепил ему руку таким образом, что она могла под невидимым воздействием пружины двигаться как живая, он велел мне сделать еще одну такую же.

О. X. Ты не спросил зачем?

К. М. И за менее наглый вопрос можно было бы лишиться языка.

О. X. Возможно, ему была нужна запасная?

К. М. Развожу руками, и это мой ответ.

Карл I не любил страну, которой правил. Он плохо знал испанский язык. Он не выносил Мадрид. Королевский двор, состоявший по большей части из фламандских выходцев и других заграничных авантюристов, делил свое шумное и прожорливое внимание между веселой Севильей и аскетичным Толедо. В то время именно Севилья была самым богатым и населенным городом испанской короны. В ней проживало не менее ста тысяч жителей. Роскошные мавританские дворцы, католические соборы, громадные овечьи и овощные рынки – все это отлично уживалось друг с другом. Все это возбуждало аппетиты иноземной знати. Король всячески подкармливал свою свиту, ибо считал, что только на своих фламандских подданных он может опереться всецело. Судьбы собственно Испании, то есть Кастилии, Арагона, Андалусии, его занимали мало. Пиренейские земли были для него лишь одной из ступеней, с которой можно было бы шагнуть к вершинам «всемирной католической монархии». У этих грандиозных и отнюдь не беспочвенных замыслов были сторонники. Самым главным из них можно было считать римского первосвященника. Папа убеждал короля, что после присоединения юга Италии вместе с Неаполем, после присоединения Сицилии и Сардинии нужно сделать следующие шаг. Заняться Северной Италией всерьез. Надо усмирить города, входившие некогда в Ломбардскую лигу, надо вышвырнуть оттуда обнаглевших французов. Надо сделать столицей этого нового, грандиозного королевства Рим. Вооруженные испанским оружием и римской проповедью католики сокрушат протестантскую ересь в Европе и наложат свою руку на девственные богатства всех Америк и Индий.

Кого лукавый римлянин видел во главе этого гигантского похода, умалчивалось. Более того, Карла I при чтении заморских эпистол должно было укрепить в уверенности, что именно ему отводится эта во всех отношениях почетная роль.

Кардиналу Хименесу было отлично известно, об этих немного неконкретных и очень кокетливых переговорах. Кардинал был настоящим католиком, он тоже стоял за распространение католического влияния в возможно большем количестве стран. Но при этом он оставался испанцем, и ему не хотелось, чтобы рост всемирной католической державы питался исключительно испанской кровью. Он был против слишком дальних заморских экспедиций. Не потому, что не верил в них, а потому, что считал – самый страшный враг находится за морями ближними.

Неприятность заключалась в том, что свои мысли он никак не мог внушить королю. Они и не только в буквальном, но и в переносном смысле, говорили на разных языках.

Но кардинал Хименес не был бы кардиналом Хименесом, если бы он опустил руки после первых же попыток. Влияние его все еще было велико в королевстве. Большинство провинциальных кортесов [41]скорее прислушивалось к его мнению, чем к просьбам короля. Это и понятно, король требовал денег, кардинал взывал к разуму. Всякий разум, даже коллективный, восстает против необоснованных трат. А что может быте менее обоснованным, чем введение новых налогов ради поддержания фламандских текстильных фабрик, которые к тому же отказываются покупать шерсть в Кастилии? Что может быть глупее, чем отказ от пошлин на ввозимое из Аквитании зерно, когда арагонским крестьянам некуда девать свое?

Кортесы Вальядолида, Гранады, Барселоны, Саламанки, Бургоса, Авилы, Куэнки высказались против денежной политики Карла Габсбурга. Члены толедского парламента пошли дальше. Они потребовали, чтобы прекратился вывоз из страны испанской золотой монеты и лошадей. Всякий иностранный купец, желающий торговать пиренейскими товарами на вывоз, на треть должен был покрывать его льном и оливковым маслом.

Карл пришел в бешенство.

Страна, которую он желал использовать как инструмент для достижения своих великих целей, вдруг начала проявлять, собственную волю и обнаруживать собственные желания.

Король решил принять меры на случай возможных неприятностей в будущем. Он выслал двоих доверенных людей в Северную Германию, в Ганновер, с довольно большими деньгами, чтобы там набрать (в полнейшей тайне) небольшое, но боеспособное войско. Придет момент, когда нечто подобное может понадобиться при обострении обстановки.

Кроме того, его величество решил разобраться, кто именно мутит воду в стране. Он не верил, что все происходит само собой. Народы и даже их парламенты не способны к самостоятельным разумным действиям. Одна мысль, одна воля лежит в основе всего, и не важно, как называются одежды, маскирующие подобное положение вещей.

Интересно, что в данном случае Карл Габсбург был прав.

Ему не пришлось слишком напрягаться. Его главный соперник не считал нужным маскироваться. Правда, его величество ошибочно считал, что противник этот маскироваться просто-напросто не умеет.

Кардинал Хименес!

Король не виделся с ним около полугода и каждый раз удовлетворенно кивал, когда поступало известие, что здоровье старого негодяя все ухудшается.

Однажды, однако, он задался вопросом, сколь же бездонны запасы жизненной силы в этом человеке, если он до сих пор не умер. Ведь к подагре у него прибавились ужасающие почечные колики, размягчение мозга и гнойная сыпь по всему телу!

Вполне естественно, что его величество захотел встретиться с таким человеком.

Фон Гооге, министр двора Карла Габсбурга, был отправлен в мадридский дом кардинала с длинным витиеватым предложением о встрече. Долговязый, худой как жердь и все, что на нее похоже, нидерландец, вознесенный на одну из вершин испанской власти фантастическим стечением исторических обстоятельств, очень был удивлен этим поручением.

Он, как и многие другие, считал кардинала фигурой из прошлого, фигурой отставной, если не комической. Ему было странно со своих придворных высот спускаться в затхлую кастильскую прихожую. Хитрый Карл, прекрасно понимая, чтр умный кардинал оценит уровень посланца, рассчитывал его этим психологически подкупить в самом начале переговоров.

Кардинал оценил все, что нужно было оценить.

Фон Гооге был отправлен от ворот мадридского дома восвояси.

Король задумал было вспылить, мстительно обидеться, но потом сообразил – не надо. Глядя на министра двора, который в удивленном виде очень напоминал бледную лошадь, он расхохотался: