Жеральд Мессадье - Сен-Жермен: Человек, не желавший умирать. Том 1. Маска из ниоткуда

Только им приходилось вдобавок терпеть толчки, способные вытрясти душу из человека. Глядя на слепящую глаза караванную тропу и закутав лицо длинным шелковым шарфом, чтобы глотать поменьше пыли, Себастьян размышлял о новом эпизоде своей жизни: на какое-то неопределенное время он стал игрушкой судьбы, обернувшейся миссией в Индию, глубинный смысл которой виделся ему отсюда отнюдь не так ясно, как из мирной обстановки венского салона. Он на собственной шкуре испытывал последствия ошибочных расчетов сардинца, не имевшего никакого представления о российской действительности, о плато Устюрт по крайней мере. И вдобавок приходилось платить собственными физическими страданиями за неосведомленность туркмена-проводника, парня хоть и славного, но неопытного.

Вытягиваясь в кибитке на привалах, Себастьян казался себе рухнувшим деревом.

Александр переносил тяготы с другим настроением: для него неудобства экспедиции возмещались очарованием приключения, окрашенного героизмом. Что касается солдат, то они и не такое видали, главным для них было бегство от гарнизонной рутины. Не выпуская ружья из рук, они высматривали зайцев, поскольку Солиманов уверял, что эта живность тут водится. Солдаты и в самом деле подстрелили с полдюжины каких-то шустрых грызунов и теперь торопились ободрать и зажарить свою добычу. Себастьян тоже отведал жаркое: вкус показался ему резковатым. Потом он всякий раз уступал кому-нибудь свою порцию.

Себастьян подумал, что это путешествие похоже на ступень очищения в алхимических трактатах: растворение личности и выпаривание ее в окружающий мир. Целых три недели он был только песком, камнями, пылью, за исключением прохода через две ужасающие весенние грозы.

Обеим кибиткам пришлось остановиться, поскольку тропа в мгновение ока стала топкой и непроезжей. По примеру Солиманова, возниц и солдат Себастьян с Александром проворно разделись и выскочили из кибиток в чем мать родила, босыми ногами прямо в грязь, подставляя себя под яростные струи. Странная сцена: восемь белых тел, пляшущих под исчерченным молниями стальным небом. Они вымылись с головы до ног — глаза, волосы, тело, ноги, потом вволю напились. Достаточно было сложить ладони по примеру воинов Иосии, чтобы они наполнились водой — чистейшей водой, наконец-то без затхлого привкуса, как в тех запасах, что они везли с собой в бурдюках. Даже водка не могла его отбить.

Настоящая оргия! Оргия воды. Мулы тоже пили — прямо из луж.

Благодаря небесной влаге произошло чудо: на следующий же день после ливней плато Устюрт внезапно зазеленело. Целых три-четыре дня мулы могли лакомиться какими-то побегами, да к тому же цветущими. Это сэкономило фураж, которого оставалось уже совсем немного.

Себастьян даже забыл о цели своего путешествия. Ходжейли остался в его голове лишь смутным воспоминанием.

Когда они прибыли на место назначения и смогли растянуться наконец на тюфяках, поднимаясь вверх по Амударье на борту плоскодонной посудины, ему показалось, что вся предыдущая жизнь была лишь какой-то беспокойной фантазией.

Таково воздействие пустыни. Оно стойко и долговременно. Живая плоть ничего не может с этим поделать, она тут черствеет, делается бесчувственной. Пустыня иссушает все лишнее, сгущает соки и расширяет душу до бесконечности, к которой та всегда подспудно стремится. Впрочем, не случайно ведь пустыня порождает аскетов — отшельники, взыскующие отрешенности, всегда избирали ее жилищем.

Все же Себастьян опять обрел свою заурядную земную природу, причем с неприятной внезапностью.

Когда все шестеро высадились из кибиток в Ходжейли, а возницам было заплачено, предполагавшийся маршрут от селения, в которое они прибыли, до Мазар-эль-Шарифа вдруг обернулся фикцией — еще одной на счету Солиманова. Амударья заслуживала названия реки только с мая по июнь, когда таяли памирские снега; остальное же время она была лишь чередованием вяло текущих вод и отмелей. И проходима для судов только до встречи со своим притоком Кокчей. Подъем вверх по течению был делом трудным, поскольку река порой превращалась в бешеный ледяной поток. По совету лодочников путешественникам пришлось отказаться от удобств плавания и сойти на берег гораздо раньше пункта, указанного Солимановым.

Если войны затевают, основываясь на доверии к таким информаторам, как этот туркмен, то неудивительно, что их проигрывают или выигрывают скорее по воле случая, нежели благодаря доблести солдат, генералов или гению стратегов. Себастьян взял дело в свои руки, dum se ipsam inducam animum facet, как написал Региомонтанус.

Высадившись из лодки в каком-то глухом селении, называемом Керки, и низведя Солиманова к роли переводчика, Себастьян решил купить у местного князька семь лошадей, предназначив одну для поклажи. Почуяв, что Себастьян отнюдь не заурядный путник, этот захолустный владыка проявил немалую услужливость и сам проводил гостей в степь, где паслись его табуны.

Себастьян никогда не видел таких коней: стройные, золотисто-буланые, они всем своим существом излучали ум и гордость. Это были ахалтекинцы. Своего коня Себастьян выбрал сразу же, потому что тот первым посмотрел на него. Себастьян подошел к коню, долго стоял перед ним, чтобы тот привык к его запаху, потом заговорил. Он был уверен, что животное понимает его — через какое-то время конь потянулся к человеку, подрагивая широкими ноздрями. Себастьян погладил жеребца по морде, и тот слегка вскинул голову, чтобы усилить ласковое прикосновение руки. Себастьян засмеялся.

— Как я вижу, вы знаете толк в лошадях, — сказал князек; туркмен перевел.

— Я люблю их. А этот прекрасен, как ангел.

— Всякое знание — любовь. Этот сам выбрал себе хозяина.

Под впечатлением от такого знания лошадей, проявленного чужестранцем, князек, которого звали Факр-эль-Дин, настоял, чтобы граф вместе со своей свитой стал его гостем. Себастьян опасался, что их опять будут потчевать жареным барашком, но на сей раз был подан козленок с гречкой и каким-то таинственным, но довольно приятным хмельным напитком. Солдаты наелись до отвала. Наконец, предоставленное им жилище оказалось вполне сносным, по крайней мере чистым.

— Куда же нас несет, отец? — прежде чем задуть светильник, спросил Александр, лежа на своего рода деревянном ящике, застеленном толстым ковром.

— По течению жизни, — ответил Себастьян шутливо.

— Если бы не вы, я бы тут потерял рассудок.

— И были бы не правы, он лучше любого компаса.

Александр рассмеялся.

На следующее утро пришлось купить также седла, удила, стремена и фураж. Всего сто десять рублей. Князек удивленно рассматривал груду монет, потом объяснил, как добраться до Мазар-эль-Шарифа: первая остановка в Термезе, вторая — в Файзабаде.