Юрий Сергеев - Становой хребет

Низ плаща разрезан на тонкую бахрому, а сзади пришит роскошный конский хвост с вплетёнными кожаными ремешками. К нему прицеплено множество железных и медных побрякушек и большой тусклый колокольчик из бронзы.

Под рукой лежит бубен-тунгырь с колотушкой из берцовой кости медведя. Седую голову венчает богатая шапка-бергесе с коровьими рогами, сшитая из соболиных и росомашьих шкур.

Старик поднял отяжелевшие глаза от огня и медленно повернулся к Егору:

— Уходи, чужеземец! Тебе нельзя видеть камлания. Я буду говорить с духами. Ты мне мешаешь, уходи!

— Я хочу видеть, — Егор достал узелок с недавно добытым на старых местах золотом и небрежно кинул его на бубен, — возьми подарок, только не прогоняй. Любопытно поглядеть.

Шаман лапнул по тунгырю рукой, взвесил на ладони узелок, печально пропел:

— Могун — зло! Шибко плохо! Но так и быть, я дозволяю тебе видеть пляску самого могучего шамана Эйнэ! Ты будешь первым из чужих. Наши духи убьют тебя за это. Я даже буду шаманить по-русски, этому языку и даже письму я научился в якутском остроге, попав туда по воле попов и исправника.

Я мешал им крестить в проруби таёжных людей. Рожающей женщине и моему покровителю, великому духу Бордонкую, всё равно, на каком языке я камлаю, — он что-то отрывисто приказал эвенкам и опять уставился слезящимися глазами на пламя. Узелка с золотом уже не было на бубне.

Эвенки закололи пятнистого оленя, на котором приехал старик. Шкуру, голову и ноги подвесили на помосте из жердей — лакору-моду, потом принесли из маленького шалаша с окраины поляны стонущую роженицу.

Егор увидел её пепельно-серое лицо, воспалённые, кровоточащие губы. Молодая женщина чем-то неуловимо походила на Марико. Она уже ничего не видела и не осознавала, взблёскивала белками закатившихся от страданий глаз.

Один из приехавших нагрел бубен над огнём. Олений желудок, который он был обтянут, высох и натянулся до звона. Шаман простёр к бубну пальцы с грязными отросшими когтями.

Мужчины расселись вокруг костра, молча и трепетно поглядывая на колдуна. Эйнэ не спеша развязал косу, распустив по плечам космы седых волос, намазал щёки черной золой, шепча заклинания. И стал страшен, как сатана…

Камлать начал сидя. Легонько ударил в бубен колотушкой, тихо всхлипывая и рыдая. Рот безобразно исказился, открылись гнилые зубы, глазные яблоки вылезли из трахомных красных век. Потом он закричал чайкой, застонал филином…

Подражал Эйнэ настолько искусно, что Егор поначалу оглянулся и поискал над рекой белокрылых птиц. За песней глухаря последовало злобное рычание медведя, визг росомахи, трубные клики сохатых, журавлиное курлыканье и плач лебедей…

Заверещал раненый заяц, засвистели зверьки-каменушки, загудела лютая метель, обдав всех сидящих знобящим холодом…

Под постепенно усиливающийся рокот бубна шаман стал подпрыгивать, сидя на шкуре и истерично призывая поганых духов на беседу, что-то скороговоркой неразборчиво забормотал, выхаркивая на подбородок розовую вязкую слюну.

Лицо его страшно кривлялось, он всё выше привскакивал на подогнутых под собой ногах и всё неистовее молотил колотушкой в гулкий тунгырь, упрашивая родичей великого духа Бордонкуя отозваться, громко рассказывал о них, о том, как они живут и враждуют между собой, как женятся и рожают детей и умирают, подобно людям, от дряхлой старости.

Обсказывал их богатые пиршества, удачные охоты на зверей. Потом вдруг истошным голосом объявил, что пришёл Великий Дух и ждёт подарков.

Тунгусы кинули пачку табаку и новую сатиновую рубаху, расшитые бисером торбаза. Шаман одним махом разорвал рубаху в клочья и завопил: «Мало! Мало! Худой подарок!»

Тогда ему бросили связки пушнины. Егор, видя, что дарить уже нечего, вынул из-за пазухи шёлковую косоворотку, приготовленную для Василия. Эйнэ подхватил её на лету и успокоил: «Большой подарок, хорошо, хорошо!»

Вскочил и начал прыгать вокруг костра, вскидывая попеременно над головой то бубен, то колотушку и пугливо озираясь. Люди тоже стали крутить головами. А шаман уже со всей силы молотил себя по лицу и животу колотушкой. И затем выбил бешеную дробь на тунгыре.

Доведя себя до изнеможения, рухнул на землю без чувств. Тунгусы, как один, выхватили из ножен узкие ножи, скрестили их меж собой, как сабли, торопливо застучали, заскрежетали ими один об другой, потом стали бросать в огонь разную всячину — для ублажения духов.

Первым полетел в костёр пёстрый кусок оленьей шкуры, ярко вспыхнул, обдав сидящих чадным смрадом, и шаман опять взвился в воздух, вновь закружился в неистовой пляске, роняя временами на землю колотушку её мгновенно поднимали и подавали ему.

Эйнэ бесновался. Выхватил из огня ружейный шомпол, отбросил бубен и стал жечь себя раскалённым железом жутко и радостно вопя, сунул конец шомпола в рот, запахло жареным мясом.

Мужчины, взявшись за руки, раскачивались в такт песне Эйнэ и дружно подхватывали её. Васька Попов испуганно и беспрестанно кричал тонким заячьим голосом: «Оконко! Оконко!»

Шаман принялся себя ещё больше истязать: бил по животу и бокам горящей головней, повелел связать себя и, спелёнатый накрепко, всё ещё дёргался и хрипел. В таком оцепенении пробыл недолго, диким усилием порвал ремни, опять вскочил и возвестил, что душа его была в жилище Великого Духа.

Разнёсся его леденящий кровь вопль: «Хахай! Хахай!»

Эйнэ закричал, что когда он летел над огненным озером у восхода солнца, то видел, как глупыми куропатками носились в воздухе души умерших грешников, их соколами ловили злые духи и кидали с размаху в чёрную пропасть Нижнего мира, оттуда доплывали громы, мелькали синие молнии.

Он разговаривал с луной и солнцем, просил поимённо звёзды не насылать мор на тайгу.

Стал радостно вещать, что видит жилище Великого Духа в буреломных лесах из железа, там текут реки из молока, по ним льдинами плывут куски масла и жира, возвышаются острова из нежного мяса, вместо камней торчат хрящи и кости.

На медных берегах сидят малые шаманы, на серебряных — более могущественные, а на золотом берегу живёт Улахан оюн… Помолчал и вдруг неожиданно заключил, что Бордонкуй сдох там от обжорства, выпив все реки и съев острова, а его, Эйнэ, оставил взамен себя править миром.

Трезвон колокольчиков и стенания шамана вселили первобытный ужас даже в Егора, не говоря уже о тунгусах, упавших ниц, и рыдающих детьми. Камлание закончилось волчьим подвыванием.

Олени шарахнулись в страхе с поляны, всполошились ребятишки рёвом в чумах, женщины забились в истерике, как эмирячки, стали рвать на себе волосы и царапать лица…

Эйнэ пал на колени и начал предсказывать будущее. Он кидал вверх колотушку, и, ежели она падала наклеенной кожей вверх, то желание спрашивающего должно обязательно сбыться. Егор спросил о себе.