Юрий Сергеев - Повести

Потекли горячие рабочие дан. Рвали канавы на выброс котловыми зарядами. Мотобуром пробивали трёхметровую скважину, спускали на забой боевик. После прострела засыпали в образовавшийся котел аммонит, делали забойку и поджигали шнуры.

Чёрным столбом поднимались наносы, обнажая рудное тело. Виктор проводил опись канав, закладывал новые, увлёкся и не заметил, как подкатилась зима. Выпал первый снег. Осталось добить последнюю разведочную линию…

Зарядили. Отошли вверх по склону на безопасное расстояние, да забыл Козьмин впопыхах свой рюкзак у синих дымков горящих шнуров. Сверху хорошо было видно, как вылетела из тайги черная собака, обнюхала рюкзак и легла с ним рядом. А следом по тропинке шла девушка.

"Перекат!" — обожгла мысль вертолёт сегодня был на базе. Виктор сорвался с места и широко побежал вниз по склону.

— Вера!!! Убегай, Вера!!!

— Назад! Назад! — испуганно заорал взрывник за спиной. Девушка услышала крик, радостно помахала рукам, остановилась рядом с собакой в ожидании бегущего ей навстречу Виктора.

"Успею, осталось полторы минуты", — подумал он мгновенно.

С перекошенным лицом подскочил в Вере и увлёк её к толстой лиственнице, маячившей в двадцати шагах, толкнул за неё ничего не понимающую и улыбающуюся и осталось только самому нырнуть за спасительный ствол, как поднялась и заходила под ногами земля, опрокинула на спину.

И тут его сильно рвануло за руку… С грохотом и свистом пролетели камни мимо дерева, оно приняло их удары и укрыло двоих крепко обнявшихся людей…

Голубые тени от елей ложатся через заметенный снегом ручей. Справа над распадком курится в тумане белоголовая сопка. Сзади остался перевал. Впереди нетронутый, горящий под солнцем наст. Пригретый в затишке, он налипает на лыжи, мешает идти. В в

оздухе над тайгой и гольцами плутает первая оттепель. Берёзы становятся бархатно-тёмными. Ветра сбивают кусту с лапника, и лес свежеет, зеленеет и оттаивает. Пахнет весной…

Двое устало бредут вдоль ельника вниз по ручью.

— Слушай! Давай передохнём, не могу больше… — Шедший впереди обернулся.

Мелкий бисер пота на лице. Узкие прорези глаз воспалены дымом костров и бессонницей. Клочьями висит вата из вспоротой сучьями телогрейки.

— Нет! Совсем мало осталось… К вечеру будем на реке. Там изба. Будем отдыхать. На лабазе продукты.

— Откуда знаешь про избу?

— Знаю, — прохрипел в ответ и, вытер рукавом пот, косолапо пошёл, пробивая лыжню в мокром снегу.

Второй шагнул следом. Но его шатнуло и привалило боком к стволу лиственницы. В глазах поплыл туман, опять вспыхнуло нестерпимое желание есть, грызть всё подряд, даже хвою и кору деревьев, только унять боль в желудке.

Разрывая обмороженные лёгкие, подкатил к глотке неудержимый приступ хохота. Размазав пятерней грязь по потному, заросшему волосьём лицу, стащил со спины карабин.

— Бросить хочешь меня, сука, избу сочинил, чтоб оторваться, один ответ, терять нечех-о-о… — прошептал вслед удаляющемуся спутнику.

Навскидку ударил в смутно маячивший впереди рюкзак. Отдачей его отшвырнуло от дерева и бросило в снег.

Падая, услышал хрип и размыто увидел, как окунулся лицом в снег идущий впереди. Стрелявший подполз к нему, дрожащими руками развязал тесьму.

На самом дне рюкзака, завёрнутый в тряпицу, лежал талый от спины кусок сырого мяса. Впился в него зубами, но они, подъеденные цингой, шатались, не могли осилить жилистое волокно. Нашёл в рюкзаке самодельный нож, отрезал кусками и глотал.

— Восподи!.. Как хорошо… Всё равно подыхать обоим, хочь нажрусь перед концом. Ещё порылся в рюкзаке, обшарил все карманы лежащего и заспешил вниз по распадку. Снег путает лыжи и мешает идти. — Ничех-о-о… Дойду до избы, выберусь…

Пляшут в глазах синие огни… То давний знакомый шагает рядом, разговаривает, помогает встать, то старуха мать кличет из-за ёлок: "Пашенька, сыночек мой, Пашенька-а!" то волки скачут впереди гуськом, лязгают зубами, и пропадает всё опять в солнечных бликах, растворяется и хохочет, кружится в глазах пустая тайга…

— Восподи! Не дай сойти с ума, дай силы мне, Восподи!

Ручей бесконечными петлями блудит по тайге, но нет признаков реки и жилья. Солнце садится… Уже впотьмах выбрался на берег небольшой, залитой наледью речушки и, обливаясь потом, сел на взявшийся хрупкий наст у комля дерева. Глаза лихорадочно бегают, отчаянно ищут меж толстых стволов в сумерках желанное зимовье,

— Ничехо-о-о. Пересплю, привычный, всю зиму в землянке гнил.

Высыпали звёзды, и начало быстро темнеть. Кое-как разжёг костёр, лез на пламя, хватал его скрюченными от холода пальцами, пытаясь согреться. Тело колотит озноб. Липнет к спине мокрая и настылая рубашка. Хрустит схваченная ледком одежда.

Воображение рисует просторное зимовье, жарко трещит печь, огонь поёт в трубе, исходит паром котелок с варевом. Опять голодно повернулся в животе жгучий ком. Разгрёб снег под дремучей и мохнатой елью, подвинул ближе костёр. Зябко кутаясь в ватник, неспокойно задремал.

Утром, размяв окоченевшие ноги, неустойчиво встал на лыжи. За ночь мороз выстеклил настом осевший снег. Заскользил по нему легко и свободно.

Вдруг впереди вымахнул на поляну, хрустя и проламывая наст, зверь. Остановились одновременно. Лосиха с провисшей спиной и раздувшимся пузом повернула губастую морду и уставилась на человека.

Он сдёрнул карабин, долго целился. В глазах плясало от напряжения, ствол качался по горящему на солнце снегу. Поймав мгновение, когда мушка и прорезь совпали да лопатке зверя, рванул спуск.

Пуля взбила фонтан снега под пузом лосихи и, ударившись о ствол мёрзлой лиственницы, с воем отрикошетила в ельник. Плавно повернувшись, сгинуло в густом мелколесье видение.

Бросив карабин в снег, стрелявший стал топтать его ногами, жалобно причитая и воя. Опомнился, поднял оружие и заскользил дальше. Проходя мимо дерева с отщепленной корой, зло сплюнул и вслух выматерился.

Солнце клонится к вечеру, силы оставляют, наливаются тяжестью ноги и спина. Впереди голубеет большая и широкая долина реки. Снег, подхваченный ладонью на ходу, рассыпчато хрустит на зубах, холодным комом прокатывается по горлу. Ноги заплетаются, деревенеют и становятся чужими.

Усталость то грубо бьёт в плечо, то вышибает с лыж и бросает на подтаявший и ломкий наст.

Вдруг сквозь красный и мокрый туман в глазах увидел палатку на склоне и пасущихся оленей. Сердце заколотилось.

— Вот они! Вот они! — хрипел на бегу, плача и смеясь, боясь, что это тоже окажется больным миражем.

Крутой обрыв одолел ползком, из последних сил ввалился в палатку. Пахнуло холодом, задохнулся от тяжелого смрада. В углу, закутавшись в шкуры поверх спальника, лежал, сипло и трудно хрипя, человек.