Юрий Сергеев - Повести

Жалость к молодому и здоровому парню, сваленному внезапно с ног, не давала покоя. "Почему такая несправедливость? Чем он провинился перед судьбой, за что уготовила она ему такой конец?"

Давно минули все сроки, отведённые врачами Козьмину на этом свете, но геолог не собирался умирать, жил на уколах и на железном, закалённом здоровье.

Долго и тяжело возвращался он к жизни. И если бы не эта настырная медсестра, давно бы опустил руки и поплыл по течению куда вынесет.

Она кормила его с ложечки, как ребёнка. Ревниво следила, как он радуется приходу заросших, обветренных друзей, громко смеётся, слушая анекдоты и последние новости.

Они приносили рыбу, свежую дичь, мясо, бруснику — всё это в таких количествах, будто лежит целая съёмочная партия.

Бородатые парни чувствовали себя здесь неуютно, поджимали под стул ноги в тапочках-маломерках, старательно натягивали на широкие плечи узкие халатики, виновато отводили глаза, стыдясь своего здоровья и силы.

Поневоле Виктор опять научился улыбаться, почитывать приносимые, как на подбор, книги про героических лётчиков, капитанов, спортсменов и актёров, потерявших ноги, но не потерявших веру в жизнь…

Кто-то сунул под подушку книгу его любимого Куваева "Каждый день как последний", обведя густо красным карандашом стихи, которые он в маршруте читал эвенкам.

Но в итоге, все эти ухищрения ещё больше терзали душу тоской по бесконечным северным просторам и любимой, навсегда потерянной работе.

Дело шло к весне. Подживали и брались коркой пролежни — язвы на спине и пятках. Силы постепенно возвращались. Виктор уже научился сидеть на койке, подвернув мешающие ноги и держась руками за спинку стула.

Перестал мечтать ночами о маленькой свинцовой пульке из малокалиберной винтовки. Даже в таком состоянии жизнь прекрасна, когда есть друзья, чувствуешь их поддержку и любовь.

Долгими часами ой уходил в себя, вспоминал, размышлял, подбивая результаты того, что успел сделать за свои тридцать три года.

Трудно держать ответ перед самим собой и своей совестью. Но, кое-что, всё же, сделано и сделано крепко, надёжно.

В геолфондах лежат персональные геологические листы, итог многих бессонных ночей и маршрутов, работы трудной и ответственной, когда за тобой последнее слово, есть ли что из полезных, ископаемых на исхоженной площади этих листов.

Надо иметь силу воли, смелость и чувство долга, чтобы уверенно заключить — да или нет. Если заключение отрицательно, ещё долгие годы никто не будет искать и тратить деньги на бесперспективные районы.

Автор обрекает такие места на забвение. И, как бы ни был уверен в себе, всё равно остаётся, точит червь сомнения, тяжело подписывать такие бумаги.

Ведь съёмка — это поверхностные исследования площадей, редких обнажений, отмывка и лабораторные анализы шлихов, а что там наворочено под наносами в матушке земле, трудно предвидеть без бурения, горных работ и геофизиков.

Они, вооружённые современной техникой, внесли на многих листах свои открытые месторождения. Возможно, Славка и прав, предрекая геологическому молотку, в скором будущем, стать только символом геологии…

Однажды, когда зашуршал, сползая с крыш, мокрый снег и за окном потекла первая капель с прозрачных сосулек, Виктор проснулся после обеда от боли в левой ступне.

Сначала подумал, что боль приснилась, но потом, затаясь, ощутил, как ниже пояса взялись бегать мурашки по ногам, словно их неловко где-то отсидел, и резануло спину жгучей болью.

— Вера!!! — заорал он испуганно и тонко. — Вера!!!

В палату влетела другая медсестра, сменившая Веру. Недоумённо застыла в дверях, хлопая крашеными ресницами.

— Чего тебе? Она ушла домой, завтра её смена. Разораяся тут!

Виктор как-то сразу обмяк не решаясь поделиться своим открытием, блаженствуя и потея от разливающейся всё сильнее и дальше боли.

— Ничего, иди, Галка. Завтра, так завтра. Ноги у меня болят. Вот! — Он смахнул одеяло, показывая. жёлтые и полувысохшие ноги.

— Какой ты волосатый…

— Ага, меня мама в свитере заместо сорочки родила, это уж точно.

Сестра уложила его и позвала врача. Тот удивлённо хмыкал, тыкал стерильной иглой, видно, решив изрешетить непонятно почему ожившего человека. Виктор вскрикивал, дёргался и смеялся. Слёзы мочили мятую подушку, текли и текли из прохудившихся глаз.

— Здесь болит?

— Болит, — выдыхал торжественно.

— И здесь болит?

— И здесь, везде болит и пролежни огнём горят на пятках, на спине. Всё болит. — Обнял врача худыми руками и чмокнул в щёку.

— Ну-ну, ты успокойся, а то в психбольницу переведу. Рано ещё нос задирать! Но это уже победа, милый мой, твоя победа. Невероятно!

— А вы же раньше говорили, что так и должно быть!

— Святая ложь, дорогой, святая ложь! Психотерапия, за тебя никто не мог ручаться, даже в лучшей клинике. Нетранспортабельным и безнадёжным записан ты у нас, сынок. А друзья твои — молодцы. Ведь летал один из них, Славка кажется, аж в Саратов. В единственную клинику нейрохирургии у нас в стране, где берутся лечить таких безнадёжных.

И представляешь? Выбил там место, вчера пришёл официальный запрос о твоей доставке. Уму непостижимо! За подписью министра здравохранения РСФСР! Ведь туда попасть практически невозможно, я читал: они поставили человека на ноги, через которого проехал полоз тракторных саней и исковеркал позвоночник!

Для Славки невозможного нет он — одержимый. В экспедиции всё начальство, как его увидят, сразу в кармашек за валидолом лезут, а был такой тихий после института.

То, чему вы удивляетесь, — семечки по сравнению с вертолётами, которые он выбил на весь сезон. Теперь съёмщики не будут попусту время терять с оленями на переходы, а выбрасы ваться десантом. По его прикидкам за один сезон выполняется работа трёх лет.

Врач ушёл, а, через некоторое время, по коридору застучали частые и знакомые шаги Вера влетела в палату, распахнув настежь дверь, без халата, в лёгком пальто нараспашку, с непокрытой головой.

— Правда, Вить?! Мне Галка позвонила, говорит, мол, твой паралитик врачей целует и по коридорам, бегает!

— Правда. Хотел уж к тебе идти, да не знаю, где живёшь.

— Брось трепаться! А ну-ка? — Подошла и, запустив руду под одеяло, ущипнула его за ногу холодными с улицы пальцами.

— Ой, перестань, боюсь щекотки!

Упав на стул, растрёпанная, замеров, смотрела на него, словно видя впервые.

— Знаешь, а ты ведь, совсем молодой без бороды-то, как это я раньше не замечала?

— Не подлизывайся, я помню, как ты меня зеркальцем уела.

— Теперь будем ходить учиться, вот только пролежни подлечим и начнём ножки тренировать.

— Я в принципе не против. Мне ещё много надо походить, много.