Юрий Сергеев - Повести

Почему-то расхотелось улетать от обжитого становища. И пожалел, что так и не успел вырубить вмерзшие в лёд капроновые сети. Сколько они теперь уже загубили и ещё погубят зимующей в озёрах рыбы! И подумалось вдруг, что неплохо бы сладить на месте палатки егерский кордон да отвадить отсюда гостей непрошеных…

Пилот, с лязгом, захлопнул двери и залез к себе. Пристегнувшись в уголке, Фёдор уснул ещё на взлёте облегченно и устало.

Очнулся от звонкого грохота над ухом. На колени упала выброшенная затвором дымящаяся гильза. Попытался встать, но помешали ремни. В открытых боковых дверях, пристегнувшись к противоположной стенке цепью монтажного пояса, стоял Вадим.

Стрелял куда-то вниз. За ним, совсем близко, маячили вершины деревьев. Фёдор отстегнулся и выглянул из-за плеча стрелявшего. На берегу какой-то реки, под вертолётом, рвалась на крутой обрыв лосиха.

После каждого выстрела, летела с неё шерсть и брызги крови по снегу, в воде выгибал шею ещё живой, выросший за лето телёнок, а рядом замшелым валуном раскидал копыта сохатый с мощными лопатами рогов.

Вертолёт, с диким воем, коршуном падал вниз, соря патронами, стрелок набил магазин и снова прицелился.

— Ты что, сука, делаешь?! — Фёдор ударил его под локоть, и ружьё, выпалив куда-то в деревья, улетело вниз на камни.

Вадим разъярённо обернулся. Глаза, захмелевшие страшным красным огнём, ощеренный рот с жёлтыми от чая зубами, потёки грязи на лице и всклоченная слипшаяся бородка вмиг так стали противны и омерзительны Фёдору, что он размахнулся и вложил в удар по этой опостылевшей физиономии все свои обиды: за сожжённого зазря паучка, за вмёрзших подранков и сети, за расстрелянного безобидного Туза, за все ухмылочки и злые ужимки некоронованного Короля.

С удовлетворением услышал хруст зубов, грохот о стенку ударившегося Вадьку и его захлебывающийся хрип:

— Сашка! Сади на косу!

Сзади навалился техник, ловил руки. Изловчившись, Фёдор достал его в глаз кулаком и замер от испуга. Техник кулем пролетел к открытым дверям и чудом не вывалился, поймав за ноги Вадима. Вертолёт сел. Опомнившись, они, всё же, втроем связали Рябова и уложили на мешки. Тяжело дыша сели вокруг.

— Ну, голуби! Только прилетим, сразу иду в милицию, за такое дело вас не погладят по головкам. Фашисты…

— Замолчи-и! — Истерично зашепелявил Вадим, пьяно тряся головой, выплёвывая осколки зубов, зализывая языком десны. Техник скулил, трогал пальцами багровый закрывающийся глаз.

— Федька! Ведь тебя на этом свете никто не хватится! А? — Вадим изобразил подобие улыбки, сплюнул на чистый снег шмат крови. — Выкинем тебя сейчас из летящего вертолёта полк МВД не откопает!

— Хисту не хватит выкинуть! — Фёдор улыбнулся. — Надо бы пилоту ещё вломить, чтоб его списали, чтоб не лапал погаными руками небо. — А ты говорил на него ас… Нет, сволочи асами не бывают. Я об этом позабочусь…

— Вадим вскочил и с размаху ударил говорившего по лицу.

— Выкинем! Хватит хисту! — заверил он и ещё раз ударил, норовя попасть по зубам.

Фёдор улыбнулся разбитыми губами.

— Зря стараешься, у меня кость калёная, я ими ещё не одному подонку хрип перехвачу. Связанного бьёшь, с вертолёта собрался кинуть, тебе бы в концлагере служить, паскуда…

Вадим, еле сдерживая себя, выпрыгнул из дверей, хватанул ртом пригоршню снега.

— Пойдём, ребята, обдерём по-быстрому, хоть камуса с ног снимем, дело к вечеру, надо успеть.

Пилот и техник молча выпрыгнули следом за ним и втроем пошли вдоль берега к раненым животным. Послышались пистолетные выстрелы. „Добивают“, определил Фёдор. Напрягся, силясь выпутать руки из капронового фала.

Шевелил кистями, закусив от боли губу, дёргал, крутился и, наконец, расслабил, выдернул одну руку. Развязал себе ноги. Быстро вытряхнул из рюкзака всё лишнее, сунул в него подвернувшуюся теплую одежонку, остатки продуктов.

Взял ружьё, патронташ и сполз из двери под вертолёт. Прячась за ним, Фёдор встал на ноги и осторожно выглянул: за поворотом реки склонились над тушей трое. Он закинул рюкзак за плечи и метнулся в подступающий к берегу густой сосняк. Бежал долго, запалившись до хрипоты.

Вечерело… Где-то далеко послышались выстрелы и крики. Потом заурчало, и над тайгой долго, низко кружилась машина. Проследив куда она пойдёт с последнего круга, Фёдор двинулся следом.

Вышел опять к той же реке, и тут под ноги подкатился Валет. Вывалив язык на сторону, кобель радостно пялился на него, помахивая хвостом.

— И тебя выкинули? Ну, ничего, выберемся… думаешь я их испугался? Не-е… Пусть икру помечут… бросили человека в тайге, страх за свою шкуру, брат, лютая штука… А сейчас, давай на ночь устраиваться!

Наломав молодых сосенок и елового лапника, соорудил на скорую руку односкатный шалаш, запалил костёр. Пригрелся и задремал на хвойной духмяной подстилке рядом с собакой. Ночью вставал, поправлял огонь под толстым, жарко взявшимся выворотнем и снова забывался.

Мучила мысль, как пройти через широкую, обмёрзшую за берегами реку. Утром позавтракали: собаке Фёдор сшиб кедровку, сам разогрел банку голубцов. Всё косился на стылую, замешанную на шуге воду, и тело прохватывал озноб.

Но всё же, собрался и решительно подошёл к реке, поёжился и, раздевшись догола, пересёк струю по перекату, держа вещи над головой. На другом берегу торопливо оделся и побежал, греясь. Вокруг носился мокрый Валет, прыгал, катался в снегу.

Фёдор шёл до темноты на далёкую островерхую сопку, за которой сгинул вертолёт. Вот только сейчас почуял, как, всё же, подорвала его силы месячная голодовка и рыбная диета. Часто приходилось останавливаться, отдыхать, всё тело было наполнено сонливой вялостью и болью.

Нестерпимо и постоянно хотелось что-то есть. В старом ельнике нарвался на табунок рябчиков и выбил пять штук, но подавил в себе голод и оставил про запас.

Валет оказался толковым охотничьим псом по боровой дичи, искал верховым чутьём затаившихся птиц, метался и лаял за перелетавшими с дерево на дерево. Сглатывая слюну, с тоской смотрел, как исчезают пахучие и тёплые тушки в рюкзаке, целиком проглатывая бросаемые ему головы и лапки.

На третий день пути силы вовсе оставили медленно бредущего человека. Опираясь на выломанную в дороге сухую палку, плёлся по мягкому и уже глубокому снегу.

Вдруг, услышал глухие взрывы и впереди засёк нырок маленького „кукурузника“. Откуда и силы взялись! Словно пришло второе дыхание в измученное и избитое тело. Заспешил, строчка следов по снегу стала ровной, размашистой и стремительной.

Шёл до темноты, пока не стал натыкаться на кусты и деревья. Противно дрожали колени, судорогами сводила вымокшую спину усталость. Долго ломал впотьмах сушняк, стаскивал в кучу и устраивался на ночлег.