Тим Уиллокс - Религия

— Надеюсь, ты не забудешь включить в рассказ описания моих бравых подвигов.

— Конечно. По тебе будут скорбеть так же, как по любому другому герою. Может быть, даже больше.

Тангейзер засмеялся.

— Не хорони меня раньше времени, друг. Скажи Ла Валлетту, что лиса собирается бежать вместе с гончими.

— Что это означает?

— Он поймет. — Он протянул руку, и Орланду пожал ее. — Берегись турецких стрелков на берегу. Плыви под водой. Пока…

— Я знаю, как нужно плыть.

— Это верно. Сперва четверть мили держи на север, только потом поворачивай.

— Дорогу я тоже знаю.

— Скажи Борсу и леди Карле, пусть потерпят немного, мы еще увидимся, и убеди их, что я не имею в виду загробный мир. Передай Ампаро, что она вечно в моем сердце.

Орланду заморгал — слезы навернулись ему на глаза. Он обхватил руками Тангейзера в нежданном порывистом объятии. Тангейзер сумел ничем не выдать болезненного спазма в ране. Он тоже обнял Орланду одной рукой.

— Мы еще встретимся, — сказал он. — Помяни мое слово. А теперь ступай.

Орланду развернулся и вприпрыжку побежал по двору, затерявшись в темноте позади костра. У Тангейзера с души свалился громадный камень. Он подошел к Ле Масу. Француз был чудовищно изранен, весь в порезах от меча и ожогах, но, несмотря на все это, он еще держался на ногах, произносил слова ободрения для братьев, занимался сменой пушек в проломе, готовясь к завтрашнему утру. Уже исповедавшись в своих грехах капеллану Замбрана и приняв причастие, он был готов и желал разделить с Тангейзером бренди.

Они сидели в двух великолепных креслах, которые Тангейзер спас из костра, и Матиас благодарил Ле Маса за то, что тот поручил доставку депеши Орланду. Он рассказал ему кое-что из истории мальчика, которую Ле Мас принял за байку, хотя и совершенно не похожую на те, что рассказывали о своих похождениях его товарищи, искатели приключений.

— Множество историй о невероятных, сумасшедших эскападах так и погибнут здесь, нерассказанные, — заметил Ле Мас. — В итоге жизнь каждого человека оказывается всего лишь байкой, рассказанной тому, кто прожил ее, и только ему одному. Поскольку все мы совершенно одиноки во всем, за исключением милости Божьей.

Они пили и беседовали о том, что было. Меньше четырехсот защитников были сейчас способны стоять в проломе, и из них всего горстка избежала серьезных ранений. За последний день, самый кровопролитный, были истреблены две тысячи мусульман, и, по подсчетам Ле Маса, семь тысяч или даже больше гнили сейчас в канаве за стенами. Общие потери Религии, как оказалось, составляют приблизительно полторы тысячи.

— Пять к одному, совсем неплохо, — сказал Ле Мас, — особенно если учесть, с какой силой нас обстреливали из пушек. Дадим твоим нехристям передышку. Если у них есть хоть капля здравого смысла, они завтра же отчалят домой.

Ни один из них ничего не сказал, но оба знали, что Мустафе было бы легче потерять еще семь тысяч, чем Религии лишиться этих полутора.

— Запасы здравого смысла на этом острове ограниченны, — заметил Тангейзер. — Хотел тебе сказать вот что: я собираюсь попасть в лагерь врага, прикинувшись одним из ваших турецких военнопленных. Если, конечно, этот маскарад получится…

Ле Мас посмотрел на него, глотнул бренди, снова посмотрел.

— Если принять во внимание тот факт, что ты германец, — сказал Ле Мас, — ты самый неукротимый боец, какого я когда-либо знал. Если бы ты был французом, я бы признал тебя равным самому Ла Валлетту.

— Значит, ты меня благословляешь.

— От всей души, — сказал Ле Мас и передал ему бутылку.

— Скажи-ка мне, — продолжал Тангейзер, — а сколько турецких рабов у нас еще осталось?

— Кажется, не больше дюжины, — сказал Ле Мас. — А что?

Тангейзер отпил глоток.

— Если они окажутся на свободе, то уже через месяц будут минировать стены Эль-Борго. Может быть, даже сражаться в рядах турок.

— Очень возможно, — согласился Ле Мас. — Я как-то совершенно упустил это из виду. К тому же будет весьма прискорбно, если кто-нибудь из этих грязных свиней испортит тебе всю игру, верно? — Он посмотрел на Тангейзера. — Наверное, даже больше чем прискорбно.

— Настоящая катастрофа, — подтвердил Тангейзер.

— Чудесно, — сказал Ле Мас. Он откинул голову назад и захохотал. — Чудесно. Да простит меня Господь, но я обожаю людей, которые не испытывают угрызений совести на войне! В конце концов, не будь таких людей, разве мы смогли бы бороться? — Он снова взял бутылку, сморщился от боли, какую причинило ему движение. — Не переживай об этом. Я прикажу уничтожить их сразу после завтрака.

Тангейзер утешал свою совесть мыслью, что обреченные на смерть пленники хотя бы успеют произнести свои утренние молитвы. Он утешил ее еще сильнее, выудив пару камней бессмертия. Он показал Ле Масу эти золотые шарики, объяснил их свойства — и целительные, и мистические, — потом каждый из них запил свой шарик бренди, и они сидели, наблюдая, как грандиозные созвездия совершают свой круг в небесах над ними. Большая Медведица висела на севере. На юге ярко блестел Скорпион. Чудесный месяц взошел в Водолее. Тангейзер, который по давней привычке вечно высматривал на небе знамения, счел подобное расположение добрым знаком, в котором лично он очень нуждался.

Остатки гарнизона во дворе улеглись спать, и каждый человек сознавал, что это будет его последняя ночь на земле. Потрескивающий костер догорел, сладостная тишина окутала двух старых друзей, тишина, в которой они могли бы поверить, что остались последними живыми существами во всем мире. Они взялись за руки в темноте, и для обоих это было безграничным утешением. Ле Мас напевал вполголоса псалом Давида, слезы катились по шрамам на его лице: он примирился с Богом. Спустя некоторое время бренди и опиум оказали свое действие. Ле Мас погрузился в сон. Теперь совсем один, то есть так ему казалось, окутанный темнотой, Тангейзер созерцал небесную твердь, пока не впал в блаженное оцепенение, навеянное звездами и вечностью.

И в этом оцепенении он думал, как же возможно, что во Вселенной, столь прекрасной, как эта, оставлено место для него.

Суббота, 23 июня 1565 года

Падение Сент-Эльмо

Тангейзер счел большой удачей то, что ему удалось накануне вечером утешиться опиумом. Успокаивающее действие наркотика все еще длилось, и благодаря ему он сохранял хладнокровие почти без усилий. Что было очень кстати, поскольку сегодня турки прекратили свою обычную бомбардировку. Жерла осадных орудий, украшенные драконьими головами, были задраны к небесам в молчании. Исход последней битвы Сент-Эльмо решит холодная сталь.

Сорок с лишним рыцарей-монахов из итальянского и трех французских лангов, сотня или около того испанских tercios и две сотни непоколебимых мальтийцев собрались на почерневших от крови камнях перед проломом в южной стене. Хуан де Гуарес и капитан Миранда, оба слишком тяжело раненные, чтобы стоять на ногах, приказали принести кресла, с которых поднялись Тангейзер и Ле Мас, и привязали себя к сиденьям. Кресла вместе с их увечными седоками отнесли на вершину насыпи, и там они оба и сидели, положив на колени мечи, и наблюдали за турецкой армией на склонах холмов. А там янычары, дервиши, айялары, сипахи и азебы ждали призыва имамов и пения труб.