Тим Уиллокс - Религия

— Клянусь ветрами, что веют, рассеивая прах. Тучами, несущими бремя дождевой воды. Кораблями, легко над морем скользящими, и ангелами, что по велению Аллаха несут Его повеления. Истинно, обещанное вам сбудется. Истинно, время суда праведного подходит…

Звук шагов прорвался сквозь причитания, грубая рука схватила его за плечо. Он перекатился, захватив с собой кинжал, и из последних сил встал на одно колено, упершись второй ногой, чтобы вскочить, а между тем безумие что-то шептало ему на ухо, скаля зубы и размахивая кинжалом.

Пара янычаров, худощавых и молодых, стояли над ним с поднятыми ятаганами, от них пыхало жаром победы. Но при виде его они отшатнулись назад, а тот, что был помоложе, протянул руку и пригнул к земле меч товарища. Они увидели мертвое тело Виньерона и разбросанных повсюду мертвецов-мусульман. Увидели священное колесо аги Болукса Четвертого, вытатуированное темно-синими чернилами на предплечье Тангейзера. Увидели красный меч с раздвоенным клинком. Увидели его обрезанный член. На бедре прочитали суру аль-Икласа: «Он есть Аллах, единый, Аллах-ас-Самад, вечный, всемогущий, неродящий и нерожденнный. И не был Ему равным ни один». Товарищеское сочувствие отразилось в глазах янычаров.

— Да пребудет с тобой мир, брат, — сказал тот, что был моложе.

Старший добавил:

— По воле Аллаха ты наконец среди друзей.

Они подняли мечи, услышав за спиной какой-то звук, и Тангейзер повернул голову. Старик Стромболи отделился от тени под конюшней. В руке он держал топор. Увидев Тангейзера, он застыл, разинув рот. Тангейзер подскочил как сумасшедший, преодолел расстояние между ними в два волчьих прыжка, пронзил Стромболи сердце и спокойно смотрел, как тот умирает. Потом позволил старику упасть и повернулся к молодым львам. Они смотрели на него с еще большим уважением.

— Аллах акбар, — выговорил Тангейзер. А затем повалился на землю.

Его завернули в шелковый синий плащ, напоили чаем с медом, накормили вяленой говядиной; он сидел в тени на гигантском каменном ядре и наблюдал, как турки обрушивают свой гнев на тех немногих защитников, которые еще дышали.

Девять рыцарей были захвачены живыми, среди них — Кверси и Ланфредуччи. Всех раздели догола и заставили встать на колени во дворе. Они пели псалом Давида, пока горны и барабаны не возвестили о прибытии Мустафы-паши. Он пересек ров на жемчужно-сером жеребце и лишь раз взглянул на рыцарей, прежде чем приказал обезглавить их. Один за другим умолкали их голоса, пока не остался один Ланфредуччи; меч палача взметнулся, и его тело распласталось посреди багрового озера, растекшегося по двору. Раненых, лежащих на улице под стенами госпиталя, проткнули копьями на месте. Капелланов вытащили из часовни и прирезали на окровавленных ступенях, словно свиней. Бесчисленных раненых внутри, судя по беспорядочным крикам и молитвам, добивали прямо на полу, где они лежали.

Столь вездесущей была смерть на этом клочке земли, столь однообразным было зрелище отвратительной жестокости, что Тангейзер не чувствовал ничего, кроме какого-то смутного стыда. Даже когда на улицу вытащили Жюрьена де Лиона, отрубили ему конечности и половые органы, а потом — голову, его ужас был каким-то абстрактным. Жюрьен, который исцелил лицо Борса, чьи обширные и священные знания в науке исцеления были непревзойденными, по мнению пятидесяти тысяч спасенных им, чьи пальцы обладали умениями, каких не встретишь в целой нации, — все это было истреблено в припадке торжествующей злобы. Когда вершится подобное злодейство — а Тангейзер был свидетелем всего лишь нескольких случаев из огромного множества, переполняющего мир, — видно, как часы цивилизации начинают идти в обратную сторону. Кстати, старик Стромболи тоже был великолепным поваром.

Головы рыцарей были собраны и насажены на колья, торчащие в выходящей на море стене, где их могли бы увидеть наблюдатели из крепости Святого Анджело. Знамя Иоанна Крестителя спустили и затоптали в пыль, залили мочой, а вместо него на флагштоке затрепетал штандарт Сулеймана. Все прошло, все было кончено.

Несмотря на жаркий день, Тангейзера била дрожь, он натянул плащ на плечи. Теперь лихорадка, охватившая его, была самой настоящей, и она усиливалась. Рана в бедре превратилась в горячего красного омара, ползающего под кожей. Кровь была отравлена. Вибрирующий обруч жара охватывал его голову. Ему на ум пришла вдруг мысль, что его удивительное спасение завершится гниением на грязном тюфяке и смертью от чумы. Он выудил из сапога последнюю опиумную пилюлю, запил ее теплой водой — и отдался на волю судьбы. Тут судьба и въехала через ворота Сент-Эльмо, приветствуя его.

— Ибрагим?

Тангейзер оторвал взгляд от каменного ядра, и из-за этого движения небо закружилось над головой. Солнце поднялось над стеной, мешая смотреть, пот катился по лицу, от него щипало глаза. Он прогнал внезапную тьму, растекшуюся в голове, и утер лицо. Поднял руку, заслоняя от света глаза, заморгал, увидев толпу людей на лошадях и желтое знамя Сари Бейрака, старейшего отряда султанской кавалерии. Он поднялся на ноги, пошатнулся и сел обратно. Какой-то человек спешился, и его лицо нависло над Тангейзером. Лицо, сделавшееся более суровым, более аскетическим, изменившееся за десятилетия, прошедшие с тех пор, когда он в последний раз видел его. Но глаза были прежними, в них, как и прежде, светилось благородство и сострадание. Человек протянул руку и откинул с лица Тангейзера волосы.

— Это ты, — произнес Аббас бен-Мюрад.

— Отец, — пробормотал Тангейзер.

Он снова встал, начал валиться на землю, и Аббас подхватил его. Тангейзер услышал, как Аббас отдает приказ. Попытался заговорить, но у него не получилось; чьи-то сильные руки подняли его в седло. Он удержался, сжав лошадь бедрами. Вытянул шею, высматривая Аббаса. Но вместо Аббаса увидел кое-кого другого, смутно, словно во сне. Он увидел отряд алжирцев, вываливающийся из бокового входа на верфи. Один из них держал веревку. Конец веревки был привязан к шее Орланду. Тангейзер смотрел, потом указал рукой, вертя головой в поисках своего спасителя.

Аббас снова появился, верхом, рядом с ним, сильная рука взяла его за плечо.

— Ты болен, — сказал Аббас. Лицо его было серьезно. — Ты поедешь со мной.

— Мальчик, — произнес Тангейзер. — Вон там.

Аббас не обратил внимания на его бред, он приказал двоим своим людям отвезти его в командирский шатер. Тангейзер развернулся в седле и посмотрел назад. Но его надежды были тщетны: Орланду не был наваждением, вызванным опиумом или лихорадкой. Мальчик стоял там, с кровоподтеком под глазом, на веревке у корсаров, словно собака. Тангейзер снова показал рукой и едва не вывалился из седла. Аббас подхватил его под руку. Тангейзер в лихорадочном тумане пытался отыскать слова, которые могли бы ему помочь. И не нашел. Туман сгустился, все вокруг сделалось красным. Он схватился за конскую гриву и сказал: