Тим Уиллокс - Религия

Тангейзер взял метательное копье в правую руку, зажав в левой еще два. Он кивнул Борсу и сделал два быстрых шага внутрь таверны. Когда он ставил ногу на пол и рука с копьем уже проходила мимо уха, он услышал щелчок арбалетной тетивы за спиной, а следом и свист стрелы. Стражник вскрикнул, когда копье проткнуло его пониже нагрудника и вошло в кишки. Наконечник копья проткнул его насквозь, выйдя парой футов ниже, и он упал под козлы, где принялся извиваться, корчиться и стонать, как это обычно делают пронзенные копьем умирающие животные. Тангейзер взял в правую руку второе копье и повернулся к капитану, который вытаращился на него, слишком потрясенный, чтобы испугаться. Тангейзер сделал шаг. Капитан зашарил короткой рукой по поясу, но его пистолет представлял не большую угрозу, чем вылетевший в панике из его зада неприличный звук.

— Подумай о жене, — посоветовал Тангейзер. — Подумай о детях.

Капитан послушался, и остатки его боевого духа испарились. Тангейзер приставил наконечник копья к его горлу, потом развернулся и перебросил Борсу лишнее копье. Затем он вытащил пистолет из-за пояса капитана. Великолепное оружие, снабженное самым новым испанским колесцовым механизмом, — красивая вещица, выдающая тщеславие ее обладателя. Тангейзер сдул с полки порох и сунул пистолет обратно за пояс капитана. Он осмотрелся и увидел юного Гаспаро. Гаспаро лежал на спине рядом с лестницей; в его груди зияла окровавленная дыра. Мальчик был верен им и умер за них. Тангейзер подавил жуткий приступ гнева, прежде чем снова посмотреть на капитана. Кадык капитана дернулся под приставленным к нему наконечником копья, когда он попытался восстановить хотя бы тень своего прежнего авторитета:

— Мое имя…

Тангейзер ударил его по щеке тыльной стороной ладони. Тяжелое золотое кольцо распороло капитану щеку до кости.

— Оставь себе свое имя, — сказал Тангейзер. — Мне от него нет пользы.

Капитан захныкал и зажмурил глаза. Тангейзер бросил взгляд через плечо. Второй стражник валялся на козлах. Его лицо и борода блестели, как глазированные, от запекшейся крови. Стрела арбалета вошла над глазом и впилась так глубоко, что оперение наполовину ободралось об кость. А тот стражник, что стал жертвой Тангейзера, лежал, сжавшись и задыхаясь на каменных плитках пола, в ожидании приступа боли, такой чудовищной, что он больше не осмеливался ни двинуться, ни закричать, едва смел дышать. Тангейзер развернулся лицом к алькову. Священник стоял, глядя в пол, словно надеясь, что таким образом он может сделаться невидимым.

Тангейзер посмотрел на Сабато Сви.

Сабато сидел в знаменитом кресле Тангейзера. Челюсти распялены железной грушей, засунутой ему в рот. Из ее узкой части торчал ключ винтового механизма, увеличивающего размер груши, чтобы причинить жертве еще более сильную боль. Тангейзер опустил взгляд. Руки Сабато были прибиты гвоздями к подлокотникам кресла. Тангейзер поглядел в его черные глаза и увидел, что из его души успели что-то вырвать. Что-то такое, в поисках чего можно провести всю оставшуюся жизнь — и так и не найти. Пытка всегда отнимает это.

Тангейзер посмотрел на Гонзагу.

— Ты, поп, — бросил он ему, — вынь эту гадость у него изо рта.

Гонзага не посмел поднять головы.

— И если я услышу от него хотя бы вздох, — продолжал Тангейзер, — ты за это заплатишь.

Гонзага нащупал распятие на четках «священного розария», которыми была подвязана его ряса, и забормотал какую-то чепуху на латыни. От этого жеста разум Тангейзера залило волной белой ярости. Он прошел через комнату. Копье скользнуло вниз по сложенным в кольцо пальцам. Когда он подошел к Гонзаге вплотную, испуганный инквизитор наконец осмелился поднять голову.

— Сжальтесь, ваша светлость! — прохрипел он. — Сжальтесь во имя Христа!

Тангейзер ударил копьем в подъем левой ноги священника. Гонзага завопил и потянулся к древку. Тангейзер вырвал у него распятие — и черные бусины четок дождем посыпались на пол. Он заглянул в два водоворота неизбывного ужаса, в которые превратились глаза инквизитора на побелевшем лице. Поднес к ним распятие. Плюнул на крест, забрызгав слюной искаженную физиономию Гонзаги.

— Гордишься своей жестокостью, верно, святой отец? — Он швырнул распятие на пол. — Это еще пустяки. Я тринадцать лет был турком.

Он навалился всем весом и загнал наконечник копья еще глубже в ломающуюся кость стопы. В легких Гонзаги не осталось воздуха, чтобы закричать, да и сил на крик тоже не было. Его рот широко раскрылся без всякого звука. Дрожащие губы налились кровью.

Тангейзер схватил его за горло.

— Ты еще даже не начал понимать, что такое жестокость. Но сейчас ты поймешь.

Он крутанул копье, высвобождая его, и загнал во вторую стопу Гонзаги. Гонзага начал валиться на колени. Тангейзер удержал его в вертикальном положении. Древние учат, что, совершая злой поступок, человек принижает себя до уровня своего врага. Тангейзер никогда не соглашался с этой философией. Он снова загнал копье глубже и почувствовал, как боль поднимается пузырем по дыхательному горлу, сжатому его рукой. Глаза священника закатились. Показав белки, он издал булькающий звук. Внимание Тангейзера отвлек болезненный стон со стороны кресла. Он обернулся.

Он посмотрел на Сабато Сви и увидел ужас в его глазах. Он понял, что над комнатой висит завеса смертельной угрозы и он — единственный ее источник. Тангейзер выдернул копье и протащил вопящего священника через комнату. Гонзага поскользнулся на собственных кровавых следах и упал на пол к ногам капитана. Тангейзер положил копье на стол. Посмотрел на Борса.

Борс засмеялся и спросил:

— Когда же настанет моя очередь?

Тангейзер подошел к Сабато. Принялся осторожно вертеть ключ груши, пока она не сложилась до такого размера, чтобы ее можно было вынуть изо рта, не причиняя лишних страданий.

— Прости меня, — сказал Тангейзер.

Сабато подвигал челюстью и выплюнул кровь. Он был белым от потрясения и, хотя в нем не было ожесточенности, сидел такой же жесткий, как и гвозди, которыми он был приколочен к креслу. Тангейзер осмотрел гвозди. Их плоские головки торчали в двух дюймах над кистями Сабато.

— Ты не мог бы подождать еще немного, мой друг? Мы все еще в опасности.

Сабато сумел выдавить мрачную улыбку:

— Я никуда не уйду.

Тангейзер подхватил копье и подошел к пленникам. Он наклонился над Гонзагой и впихнул железную грушу между его челюстями. Загнал ее на нужное место, ударив ладонью, и почувствовал, как она ударилась о зубы.

— Встань, — велел он.

Священник в ответ только стонал и мычал.

— Встань! Встань, я сказал!

Инквизитор с трудом поднялся на свои продырявленные ноги и стоял, пошатываясь. Ноздри его раздувались, жадно втягивая воздух над железным кляпом. Тангейзер потащил его через комнату к Борсу.