Александр Дюма - Двадцать лет спустя

В десять часов пушечный выстрел из Лувра возвестил о выезде короля. Позади гвардейцев, неподвижно стоявших с мушкетами в руках, толпа заколыхалась, как колышутся деревья, когда буйный вихрь склоняет и теребит их верхушки. Наконец в раззолоченной карете показался король с королевой. За ними следовали в десяти каретах придворные дамы, чины королевского дома и весь двор.

– Да здравствует король! – закричали со всех сторон.

Юный король важно выглянул из окна кареты, сделал довольно приветливое лицо и даже чуть приметно кивнул головой, что вызвало новые восторженные крики толпы.

Процессия подвигалась вперед очень медленно, и на переезд от Лувра к Соборной площади ей понадобилось около получаса. Здесь все прибывшие один за другим вошли под обширные своды сумрачного храма, и богослужение началось.

В то время как члены двора занимали свои места в соборе, карета, украшенная гербами Коменжа, выделилась из вереницы придворных экипажей и медленно отъехала в конец улицы Святого Христофора, совершенно безлюдной. Здесь четыре гвардейца и полицейский офицер, сопровождавшие эту тяжеловесную колымагу, вошли в нее, затем полицейский офицер опустил шторки и сквозь предусмотрительно проделанное отверстие стал глядеть вдоль улицы, словно поджидая кого-то.

Все были заняты церемонией, так что ни карета, ни предосторожности, принятые сидевшими в ней, не привлекли ничьего внимания.

Только зоркий глаз Фрике мог бы их заметить, но Фрике лакомился своими абрикосами, примостившись на карнизе одного из домов в ограде собора. Оттуда он мог видеть короля, королеву и Мазарини, а мессу слушать так, как если бы он сам прислуживал в соборе.

К концу богослужения королева, заметив, что Коменж стоит около нее, ожидая подтверждения приказа, данного перед отъездом из Лувра, сказала вполголоса:

– Ступайте, Коменж, и да поможет вам бог.

Коменж тотчас же вышел из собора и направился по улице Святого Христофора. Фрике, заметив такого великолепного офицера в сопровождении двух гвардейцев, из любопытства отправился за ними – тем охотнее, что богослужение почти тотчас кончилось и король с королевой уже садились в карету.

Как только Коменж показался в конце улицы Кокатри, сидевший в карете полицейский офицер сказал два слова кучеру. Тот тронул лошадей, и колымага подъехала к дому Бруселя. Как раз в ту же минуту к дверям подошел Коменж; он постучался.

Фрике стоял за спиной Коменжа, поджидая, когда откроют дверь.

– Ты что тут делаешь, плут? – спросил его Коменж.

– Жду, чтобы войти к господину Бруселю, господин офицер, – ответил Фрике с тем простодушным видом, какой умеют принимать при случае парижские мальчишки.

– Значит, он здесь живет? – спросил Коменж.

– Да, сударь.

– А который этаж он занимает?

– Весь дом, – отвечал Фрике, – это его дом.

– Но где же он сам обыкновенно находится?

– Работает он во втором этаже, а завтракает и обедает в нижнем. Сейчас он, вероятно, обедает, так как уже полдень.

– Хорошо.

В это время дверь отворили, и на вопрос Коменжа лакей ответил, что Брусель дома и сейчас действительно обедает. Коменж пошел вслед за лакеем, а Фрике пошел вслед за Коменжем.

Брусель сидел за столом со своей семьей. Напротив него сидела его жена, по обеим сторонам – две дочери, а в конце стола сын Бруселя, Лувьер; с ним мы уже познакомились, когда с советником случилось на улице несчастье, после которого он уже успел вполне оправиться. Чувствуя теперь себя совершенно здоровым, он лакомился великолепными фруктами, присланными ему г-жой де Лонгвиль.

Коменж, удержав за руку лакея, собиравшегося уже открыть дверь и доложить о нем, сам отворил ее и застал эту семейную картину.

При виде офицера Брусель немного смутился, но, так как тот ему вежливо поклонился, он встал и ответил на поклон.

Несмотря, однако, на эту обоюдную вежливость, на лицах женщин отразилось беспокойство. Лувьер побледнел и с нетерпением ожидал, чтобы офицер объяснился.

– Сударь, – сказал Коменж, – я к вам с приказом от короля.

– Отлично, сударь, – отвечал Брусель, – какой же это приказ?

И он протянул руку.

– Мне поручено арестовать вас, сударь, – сказал Коменж тем же тоном и с прежней вежливостью, – и если вам угодно будет поверить мне на слово, то вы избавите себя от труда читать эту длинную бумагу и последуете за мной.

Если бы среди этих добрых людей, мирно собравшихся за столом, ударила молния, это произвело бы меньшее потрясение. Брусель задрожал и отступил назад. В те времена быть арестованным по немилости короля было ужасной вещью. Лувьер бросился было к своей шпаге, лежавшей на стуле в углу комнаты, но взгляд Бруселя, сохранившего самообладание, удержал его от этого отчаянного порыва. Г-жа Брусель, отделенная от мужа столом, залилась слезами, а обе молодые девушки бросились отцу на шею.

– Идемте, сударь, – сказал Коменж. – Поторопитесь: надо повиноваться королю.

– Но, сударь, – возразил Брусель, – я болен и не могу идти под арест в таком состоянии; я прошу отсрочки.

– Это невозможно, – отвечал Коменж, – приказ ясен и должен быть исполнен немедленно.

– Невозможно! – воскликнул Лувьер. – Берегитесь, сударь, не доводите нас до крайности.

– Невозможно! – раздался крикливый голос в глубине комнаты.

Коменж обернулся и увидел там Наннету, с метлой в руках. Глаза ее злобно горели.

– Добрейшая Наннета, успокойтесь, – сказал Брусель, – прошу вас.

– Быть спокойной, когда арестовывают моего хозяина, опору, защитника, отца бедняков? Как бы не так! Плохо вы меня знаете! Не угодно ли вам убраться? – закричала она Коменжу.

Коменж улыбнулся.

– Послушайте, сударь, – сказал он, обращаясь к Бруселю, – заставьте эту женщину замолчать и следуйте за мной.

– Заставить меня замолчать? Меня?! Меня?! – кричала Наннета. – Как бы не так! Уж не вы ли заставите? Руки коротки, королевский петушок. Мы сейчас посмотрим!

Тут Наннета подбежала к окну, распахнула его и закричала таким пронзительным голосом, что его можно было услышать с паперти собора:

– На помощь! Моего хозяина арестовывают! Советника Бруселя арестовывают! На помощь!

– Сударь, – сказал Коменж, – отвечайте мне немедленно: угодно вам повиноваться или вы собираетесь бунтовать против короля?

– Я повинуюсь, я повинуюсь, сударь! – воскликнул Брусель, стараясь освободиться от объятий дочерей и удерживая взглядом сына, всегда готового поступить по-своему.

– В таком случае, – сказал Коменж, – велите замолчать этой старухе.

– А! Старухе! – вскричала Наннета.

И она принялась вопить еще сильнее, вцепившись обеими руками в переплет окна.

– На помощь! Помогите советнику Бруселю! Его хотят арестовать за то, что он защищал народ! На помощь!