Александр Дюма - Двадцать лет спустя

– Сноситься с друзьями? – воскликнул Ла Раме. – Каким же это образом?

– Да самым простым – хотя бы, например, во время игры в мяч.

– Во время игры в мяч? – проговорил Ла Раме, настораживая уши.

– Конечно, почему же нет? Я могу бросить мяч в ров, где его поднимет один человек. В мяче будет зашито письмо. А когда я с крепостной стены попрошу его перебросить мне мяч назад, он бросит другой. В этом другом мяче тоже будет письмо. Мы обменяемся мыслями, и никто ничего не заметит.

– Черт возьми! – сказал Ла Раме, почесывая затылок. – Черт возьми! Хорошо, что вы предупредили меня об этом, ваше высочество. Я буду следить за людьми, поднимающими мячи.

Герцог улыбнулся.

– Впрочем, я и тут еще не вижу большой беды, – продолжал Ла Раме. – Это только способ переписки.

– Это уже кое-что, по-моему!

– Но далеко еще не все.

– Простите! Положим, я напишу одному из друзей: «Ждите меня в такой-то день и час по ту сторону рва с двумя верховыми лошадьми»!

– Ну а дальше? – с некоторым беспокойством сказал Ла Раме. – Эти лошади ведь не крылатые и не взлетят за вами на стену.

– Эх, бог ты мой, – сказал небрежно герцог, – дело вовсе не в том, чтоб лошади взлетели на стену, а в том, чтобы я имел то, на чем мне спуститься со стены.

– Что именно?

– Веревочную лестницу.

– Отлично, – сказал Ла Раме с принужденным смехом, – но ведь веревочная лестница не письмо, ее ведь не перешлешь в мячике.

– Ее можно переслать в чем-нибудь другом.

– В другом, в чем другом?

– В пироге, например.

– В пироге? – повторил Ла Раме.

– Конечно. Предположим, что мой дворецкий Нуармон снял кондитерскую у дядюшки Марто…

– Ну? – спросил Ла Раме, задрожав.

– Ну а Ла Раме, большой лакомка, отведав его пирожки, нашел, что они у нового кондитера лучше, чем у старого, и предложил мне попробовать. Я соглашаюсь, но с тем условием, чтобы и Ла Раме отобедал со мной. Для большей свободы за обедом он отсылает сторожей и оставляет прислуживать нам одного только Гримо. А Гримо прислан сюда одним из моих друзей, он мой сообщник и готов помочь мне во всем. Побег назначен ровно на семь часов. И вот, когда до семи часов остается всего несколько минут…

– Несколько минут… – повторил Ла Раме, чувствуя, что холодный пот выступает у него на лбу.

– …Когда до семи часов остается всего несколько минут, я снимаю верхнюю корочку с пирога, – продолжал герцог, и он именно так и сделал, – и нахожу в нем два кинжала, веревочную лестницу и кляп. Я приставляю один кинжал к груди Ла Раме и говорю ему: «Милый друг, мне очень жаль, но если ты крикнешь или хоть шевельнешься, я заколю тебя!»

Как мы сказали, герцог сопровождал свои слова действиями. Теперь он стоял возле Ла Раме, приставив кинжал к его груди, с выражением, которое не позволяло тому, к кому он обращался, сомневаться в его решимости.

Между тем Гримо, как всегда безмолвный, извлек из пирога другой кинжал, лестницу и кляп.

Ла Раме с ужасом глядел на эти предметы.

– О ваше высочество! – воскликнул он, взглянув на герцога с таким растерянным видом, что будь это в другое время, тот наверное расхохотался бы. – Неужели у вас достанет духу убить меня?

– Нет, если ты не помешаешь моему побегу.

– Но, монсеньор, если я позволю вам бежать, я буду нищий!

– Я верну тебе деньги, которые ты заплатил за свою должность.

– Вы твердо решили покинуть замок?

– Черт побери!

– И что бы я вам ни сказал, вы не измените вашего решения?

– Сегодня вечером я хочу быть на свободе.

– А если я стану защищаться, буду кричать, звать на помощь?

– Тогда, клянусь честью, я убью тебя.

В эту минуту пробили часы.

– Семь часов, – сказал Гримо, до тех пор не промолвивший ни слова.

– Семь часов, – сказал герцог. – Ты видишь, я запаздываю.

Для успокоения совести Ла Раме сделал легкое движение.

Герцог нахмурил брови, и надзиратель почувствовал, что острие кинжала, проткнув платье, готово пронзить ему грудь.

– Хорошо, ваше высочество, довольно! – воскликнул он. – Я не тронусь с места.

– Поспешим, – сказал герцог.

– Монсеньор, прошу вас о последней милости, – сказал Ла Раме.

– Какой? Говори скорее!

– Свяжите меня, монсеньор!

– Зачем?

– Чтобы меня не приняли за вашего сообщника.

– Руки! – сказал Гримо.

– Нет, не так, за спиной, за спиной.

– Но чем?

– Вашим поясом, ваше высочество.

Герцог снял пояс, и Гримо постарался покрепче связать руки, как и хотел Ла Раме.

– Ноги! – сказал Гримо.

Ла Раме вытянул ноги, и Гримо, разорвав салфетку на полосы, в одну минуту скрутил их.

– Теперь шпагу, – сказал Ла Раме, – привяжите эфес к ножнам.

Герцог оторвал ленту от штанов и исполнил желание своего стража.

– А теперь, – сказал несчастный Ла Раме, – засуньте грушу мне в рот, прошу вас, иначе меня будут судить за то, что я не кричал. Засовывайте, монсеньор, засовывайте.

Гримо уже хотел было исполнить просьбу Ла Раме, но тот знаком остановил его.

– Говори! – приказал герцог.

– Если я погибну из-за вас, ваше высочество, – сказал Ла Раме, – после меня останется жена и четверо детей. Не забудьте об этом.

– Будь спокоен. Засовывай, Гримо.

В одно мгновение Ла Раме заткнули рот, положили его на пол и опрокинули несколько стульев: нужно было придать комнате такой вид, будто в ней происходила борьба. Потом Гримо вынул из карманов Ла Раме все ключи, отпер двери камеры и, выйдя с герцогом, тотчас же замкнул дверь двойным поворотом. Затем оба побежали по галерее, выходящей на малый двор. Три двери были отперты и снова заперты с поразительной быстротой, делавшей честь проворству Гримо. Наконец они добрались до дворика, где играли в мяч. Он был пуст, часовых не было, у окон никого.

Герцог бросился к стене. По ту сторону рва стояли три всадника с двумя запасными лошадьми. Герцог обменялся с ними знаком, – они поджидали именно его.

Тем временем Гримо прикрепил лестницу. Вернее, это была даже не лестница, а клубок шелкового шнура с палкой на конце. На палку садятся верхом, и клубок разматывается сам собою от тяжести сидящего.

– Спускайся, – сказал герцог.

– Раньше вас, ваше высочество? – спросил Гримо.

– Конечно. Если попадусь я, меня могут только опять посадить в тюрьму; если попадешься ты, тебя, наверное, повесят.

– Правда, – сказал Гримо и, сев верхом на палку, начал свой опасный спуск. Герцог с невольным ужасом следил за ним. Внезапно, когда до земли оставалось всего футов пятнадцать, шнур оборвался, и Гримо полетел в ров.

Герцог вскрикнул, но Гримо даже не застонал. Между тем он, должно быть, сильно расшибся, потому что остался лежать без движения на месте.

Один из всадников, соскочив с лошади, спустился в ров и подвязал Гримо под мышки веревку. Двое его товарищей взялись за другой конец и потащили Гримо.