Сергей Зайцев - Рыцари моря

… Злой, злой корабль этот «Юстус». Ударяешь в него и получаешь удар ответный, нажимаешь на него и ощущаешь на себе нажим еще больший; кажется, убьешь его, но и сам погибнешь. Вот хватка!… Кто кого взял на абордаж! Кому спешить с предсмертной молитвой!… О, «Юстус», о, одинокий на путях зла, ты красив и силен, но ты погибнешь не за грош; зачем ты был, зачем ты есть, зачем хотел нарушить заведенный порядок? Зло было всегда – и на море, и на суше, – и было его так много, что оно уж и не выглядело злом. О, «Юстус», ты идешь против ветра, когда идешь против зла. Мы – зло, мы – есть, а раз мы есть, значит, мы необходимы, и этим сказано все. Зачем голову ломать, зачем мучить мачты? Молись, молись!… Груды тел – и обескровленных неподвижных, и копошащихся, страдающих от боли в страшных ранах, – устилали палубу «Юстуса»; и уже никому не поскользнуться было на разлитом масле, так как не было на палубе когга такого места, где можно было бы на то масло наступить, – повсюду, куда ни глянь, лежали скошенные злаки, не увязанные в снопы.

Злой… злой корабль «Юстус»!…

Кто из команды когга был еще жив, сражались с железным упорством, как будто не знали усталости, как будто бой велся не на пределе сил, а был всего лишь удальством-забавой. Месяц, а с ним Андрес, также тверские братья и шестеро эрариев теснили каперов к корме «Сабины» – там возле кормчего, прислонившись спиной к бизань-мачте, стоял Герхард Гаук и со своего удобного места наблюдал за ходом сражения. Время от времени кормчий подавал Гауку заряженное ружье, и тот, тщательно прицелившись, делал выстрел. Причем стрелял он только в Месяца и всякий раз промахивался, оттого громко ругался – то кляня кормчего, который умеет быть учтивым, но не умеет зарядить обыкновенного ружья: либо не доложит riopoxv, либо вложит плохо раскатанную пулю; а то потрясал кулаками и призывал в свидетели всех известных ему святых – глядите, тот россиянин заговорен от моих пуль, сам дьявол покровительствует ему!… Тем временем Месяц, цел-невредим, прорубался к Гауку сквозь гущу каперов, как сквозь камыш. Еще бы! Ведь у него единственного доставало сил для того, чтобы некогда вытащить из-за стола пьяного Хрисанфа (вечная память доброму монаху; сан обязывал его к смирению, но он не был смирен; и он не был послушен никому, кроме своего капитана)… Морталису, эрариям и троим россиянам, что были с ними на «Опулентусе», приходилось потруднее, ибо они остались всемером против тридцати; шведы прижали их к абордажной сетке и так насели на них, что те не могли и дух перевести. А шведы знатные вояки!… Шведы предлагали Морталису сдаться, но датчанин от того лишь еще больше свирепел. Морталис попривык уже к своему гладиусу, и свирепость его, не приличествующая его учености, оборачивалась для шведов еще большей кровью.

Наконец Гаук, видя замешательство своих людей, видя, что россияне одолевают их малым числом, оставил ружья кормчему, обнажил меч и сбежал по трапу на палубу. Возле Герда каперы воспряли духом, собрались с силами и остановили натиск россиян. И тут же погнали их вспять – всех, кроме Месяца, ибо он как шел вперед, так и шел; мечом, длинным и узким, сверкал над головой, словно молнией, и крутил им со свистом, и ударял так быстро, что каперы не решались вступать с ним в поединок; они отбивали клинок, если удавалось отбить, и уходили в сторону, каперы выбирали себе противников попроще…

И вот Гаук стал у Месяца на пути – не устрашился, знал, что так и должно быть, и ждал этого, и надеялся на поддержку всех тех сил зла, что безбрежным морем разлились у него за спиной.

– Молись, россиянин!…

Они с кратким скрежетом скрестили мечи и на секунду-другую замерли, посмотрели один другому в глаза. Как и той памятной ночью в Любеке, глаза Герда были налиты кровью и полны ненависти; большие навыкате глаза, а в них навыкате нечеловеческая злоба – за все и вся, за потери и неудачи, даже за те, в каких ты не виновен, за унижение, за изгнание, за то, что перешел путь, за то, что ты есть, проклятый россиянин, – звенит по тебе мой меч!… Здесь каперы пытались было помешать поединку, ибо не были уверены в успехе своего капитана; они хотели наброситься на россиянина сзади, но Месяц, взмахнув мечом, описал вокруг себя широкий круг, и каперы отпрянули… Гаук ударил сверху вниз, как цепом, он меч держал обеими руками; но оружие его скользнуло по поставленному косо клинку и, вонзившись в палубу, вырвало из нее длинную щепу. Вслед за тем и Гаук показал, что умеет защищаться, он отбил меч россиянина у себя над самой головой. Еще удар, третий, четвертый… Противники в поединке стоили друг друга, не уступали в ловкости, не уступали в силе, и хитростью старались взять, обманным движением; то замирали, то с криком бросались один на одного, и сшибались в воздухе крепкие мечи; каждый ждал от противника ошибки, каждый искал слабого места… К тому времени уже пал с рассеченной грудью великан Андрес, и все эрарии полегли на палубе «Сабины». Лишь тверские братья, Михаил и Фома, стоя спиной к спине, отбивались от наседающих каперов. Но вот и их достали палашами, и тела их увенчали собою холм из врагов их; братья были истинными воинами. Краем глаза Месяц видел их гибель, но ничем не мог помочь; видел он и как на «Опулентусе» расправились с россиянами – там последним упал Морталис, ему сразу двое ударили в грудь… И здесь волна негодования поднялась у Месяца в душе, и защемило в сердце; жалость к Морталису и ко всей погибшей команде и обида за всех и за себя удесятерили силы Месяца, и он так нажал на Гаука, что тот упал, едва увернулся от удара, затем, чуть успевая отбиваться, отступил на корму и, видя, что уж более ему не справиться с россиянином, воззвал к каперам о помощи. Первым бросился на Месяца кормчий; но кормчего только задел Месяц, и голова того покатилась прочь. Другие каперы подступили сзади, но очень уж длинен был у россиянина меч и успевал повсюду, кровь лилась, как водица. Волна за волной приходили в Месяца все новые силы – это бескрайнее море добра поднялось приливом у него за спиной. И могучим ударом россиянин выбил меч из рук Гаука, и бросил Гаука к своим ногам, и на глазах у замершей команды его пронзил ему сердце. Меч, пройдя сквозь грудь Герда, глубоко врезался в палубу. Так его и оставил Месяц – он вспомнил вдруг предсказание короля Штрекенбаха, услышанное от Йоли; предсказание сбылось – сердце Гаука стало как букашка на булавке, сердце его уже не билось, но сам Гаук, посиневший, с кровавой пеной у рта, как будто сомневаясь в собственной смерти, еще пытался высвободиться, хватался руками за острие и резал руки… Месяц вспомнил про Йоли, он не видел его с самого начала боя, но это, кажется, уже не имело никакого значения. Месяц кончил свой бой, каперы подступали к нему…