Сергей Зайцев - Рыцари моря

Далее прошли в устье реки Траве и, поднявшись по ее руслу на десяток миль, достигли Любека. Вид, открывшийся взорам россиян, был великолепен: огромный город, возвышающийся над рекой и над окружавшей его холмистой местностью, казался простым и уютным – ухоженностью своей, обжитостью, разумной застройкой, и выглядел одновременно величавым, строгим и торжественным – обилием храмов, устремленностью в небеса множества острых шпилей. Город состоял из нескольких сотен красивых каркасных домиков, крытых черепицей и свинцом. Ряды крыш от подножия холмов до их вершин были – как застывшие волны красноватого черепичного моря. И плыли по этому морю от одного сада к другому исполинские корабли-кирхи. Окна и флюгеры поблескивали в солнечных лучах.

Любек, поднявшийся на месте древнего славянского, вендского, поселения и сохранивший славянское название, получил права города от герцога Генриха Льва Саксонского. Используя выгодное положение, город с успехом торговал; и славился ремеслами, и рос, и креп, и привлекал к себе отовсюду гостей, и сманивал умельцев – и всем тем очень мешал своему соседу, датчанину. Было время, Дания овладела Любеком. Но не надолго: Любек сбросил датчан и послал своих людей в Италию на поклон к императору Фридриху II. Император принял послов благосклонно и наделил их город «Большой привилегией»; и Любек стал с тех пор вольным имперским городом. Тогда многие старые и привычные узлы на Восточном море развязались, а завязались узлы новые – на рынках Любека. И бесчисленные нити потянулись к нему – от Лондона до Новгорода, от Испании до Востока, до Индии. Всевозможные товары теперь стекались к Любеку, именуемому среди купцов «немецкими воротами», и все эти товары – рыба, меха, воск, лес, железо, медь, цинк, сукна, бархат, рожь, пшеница, лен, пенька, смола, деготь, соль, пряности, масла, вина… и еще много-много всего, что производится человеческими руками или просто берется человеком у земли, что и перечислить здесь невозможно, – оседало на время, складировалось и выставлялось, облагалось пошлиной и продавалось на любекском стапеле. Если же кто из купцов отказывался подчиниться этому «складочному праву», то «немецкие ворота» перед ним накрывались. Так вольный город богател из года в год и набирался силы, а датчанину это не нравилось, потому что те сокровища, какие должны были осесть в Дании, оседали в Любеке, и те силы, какие должна была обретать Ютландия, обретали берега Траве. Датский король Вольдемар Аттердаг десять лет боролся против Любека и других северонемецких городов. Но Вольдемару не повезло. Столь длительная борьба закончилась поражением датчан и подписанием в Штральзунде позорного для Дании мира, по которому Любек, главный город Ганзы, и союзные ему города и замки, бюргеры и купцы наделялись правами, какими прежде не наделялся никто, – ганзейцы получили возможность поселения, передвижения и торговли во всех областях Датского королевства и в Сконии, а также они теперь имели право свободно пользоваться Эресунном. Ганзейские города овладели почти всем побережьем Восточного моря. А Любек был их господином…

Такого обилия кораблей, как в гавани Любека, Иван Месяц не видел нигде. Целый лес из мачт и рей, веревок и канатов стоял на воде, и сквозь этот лес невозможно было разглядеть причалов. А Тойво Линнеус, стоящий рядом, прищелкнул языком и с сожалением покачал головой. Он сказал, что в Любеке заметно поубавилось кораблей, сказал, что еще на его памяти здесь было в пять раз больше судов, нежели теперь, и купцам приходилось днями дожидаться свободного места у пристаней. Тойво Линнеус говорил удивительные вещи: трудно было представить себе количество судов в пять раз большее, чем то, которое уже поразило Месяца. Однако штурман ничего не придумывал. Еще в Норвегии россияне не раз слышали о том, что мир переменился в худшую для Ганзы сторону. Ганзейские союзные города знали свой взлет, теперь узнали и свое падение. И какие бы меры ни принимал Любек, какие бы ни рассылал указы и ни составлял уставы-скры для своих дворов, и как бы ни напрягали ум и силы немецкие купцы, – закончилось их время, и опали их паруса, другие корабли вышли на стрежень, другие порты оказались вблизи стремнины, и известный всему миру, но опустевший любекский стапель стал не более чем местом прогулки досужих девиц.

Таможенный досмотр, взимание пошлины, беседа с чиновником – дела обычные для обычных судов и известных купцов. На опытный глазок легко определимо, сколько ластов меди поднимет такое-то судно, а сколько ластов сельди уместится в трюме такого-то. И что какой торговец возит и откуда – хорошему чиновнику давно известно. Он едва только различит судно издали, а уж скажет с уверенностью: «от Брютнеров из Риги янтарь», или «сукно из Фландрии на «Святой Катарине», или «на старом «Рупрехте» шведское железо»… Там – пенька для Зассена, там – краски для Акена, тут – кожи для Маленбеке; вон еще парус показался: «Брукхёйзен – не Брукхёйзен… Точно он! Груз древесины из Бергена»… Где-то один купец, где-то другой, а где-то и целая фареркомпания. Вес ласта железа – пять тонн, вес лас-га сельди – двенадцать; успевай, опытный глаз, подсчитывай ящики, фаты, бочки, ворохи, кипы и поставы, куны кож, восковые головы, мешки… гоняй кнехта по трюмам, помечай бумаги цифирью, прикидывай в уме пфенниги, талеры, марки, фердинги, ефимки, флорины-гульдены…

Корабль «Юстус» – необычный корабль. Ганзейский когг, далеко не новый, но в прекрасном габитусе, и, возможно, сменивший с десяток хозяев, и, возможно, проделавший во времени путь, который не всегда был праведным, – легко замечает опытный глаз и обновленную обшивку, и отметины картечи на мачтах и реях, и следы абордажных крючьев на бортах, – а ко всему вооруженный не как купец, а как пристало бы воину. И порожний корабль – легок на плаву. Не купец, не крестьянин – рыцарь у «немецких ворот». Но говорит, что купец, и прикрывается именем всесильного Строганова, и твердит про какого-то Кемлянина. Из России! Вокруг Норвегии, с боем… О, мой Бог!… И англичане, что у пего на борту, подтверждают – купец. Да еще свидетельствуют: в Копенгагене столько мехов сбыл оптом! на целое состояние!… А этим англичанам можно верить, их знают многие любекцы, и им не нужно profiteri se [18] Объявлять себя (лат .). … Что ж! Раскроем ворота. Любек премного почитает тех, в чьих руках состояние. Судно под российским флагом в русле Траве – необычное явление. И если россиянин-купец выглядит так, значит – он выглядит так. Мир переменчив; во всякий божий день нужно думать и подлаживаться. В прежние времена купец был полувоином, теперь он воин: кошель его припрятан под щитом, весы подвешены к локтю той руки, в которой меч, а договор – на острие меча. Восточное море в старые добрые времена было дорогой Ганзы, дорогой прямой и широкой, залитой солнечным светом; теперь Восточное море все чаще становится сумеречной дорогой смерти. И англичане, подобранные «Юстусом», свидетельствуют о том.