Антон Дубинин - Катарское сокровище

Наконец рыцарь Арнаут допил свою воду, промокнул бритый подбородок рукавом. Еще несколько строк Аймеровым стремительным почерком. Дотерпел. Пора.

— Эн Арнаут де Тиньяк, ознакомьтесь с протоколом. В случае, если все записано верно, вы должны будете поклясться в истинности своих слов на Святом Писании.

— Поклясться я всегда готов, и даже с нашим удовольствием, — бодрый Арнаут не особенно внимательно пробежал глазами кривые Аймеровы строчки. — Да и незачем читать-то особенно, я вам, святые отцы, достаточно доверяю. На чем клясться? Вот на Распятии, или на книге?

Не слишком-то чистая рыцарская рука с обломанными ногтями легла на кожаную обложку Слова Божия. Брат Гальярд смотрел на Арнаутову руку с предельным вниманием. Руки, руки людей… Так похожие на вид на пронзенные гвоздями пясти Христовы… Сегодня этой рукой ты берешь хлеб и творишь крестное знамение, а несколько дней назад, быть может…

— Можете ли вы поклясться на Святом Писании, что сообщили нам правду, только правду, и ничего кроме правды?..

Арнаут все также бодро проговорил вслед за монахом текст присяги. Гальярд все смотрел на его кисть, думая, чего только ни делают человеческие руки… Воистину, не ведают, что творят.

— Не убирайте руку, подождите. Готовы ли вы под присягой ответить еще на несколько вопросов, говоря правду, только правду, и ничего, кроме правды?

— Конечно, святой отец, да Христа ради…

— Христа ради? — Голос Гальярда оставался таким же спокойным. — Тогда отвечайте ради Христа и при свидетелях, и положив руку на Писание — да, да, на Писание, вашу руку, которой вы убили священника! — отвечайте, Арнаут де Тиньяк, зачем вы задушили кюре отца Джулиана?

Непонятно даже, кто был больше всех поражен подобным вопросом. Все трое монахов выпучились на своего главу, как рыбы на святого Антония Чудотворца. Рыцарь Арнаут, разрумянившийся было во время дачи показаний, мгновенно поменял цвет на трупно-зеленый. Ненамного лучше, чем убиенный отец Джулиан, которого сегодня хоронили.

Не давая ему опомниться и оправдаться, брат Гальярд быстро и четко изложил всю историю убийства, как она выглядела по его мнению. В первый же день, напуганный присутствием кюре, знавшего что-то опасное о рыцаре Арнауте де Тиньяке, этот рыцарь постарался себя обезопасить перед лицом опасных гостей-инквизиторов. Зная, что отец Джулиан от вина быстро теряет волю и разум, но притом не может противостоять искушению, когда ему предлагают выпить, Арнаут де Тиньяк сразу же по приходе кюре напоил его, притворяясь, что сам не рад пьяному гостю, и поднимая его на смех. Когда же кюре, как и следовало ожидать, оскорбленно удалился — пьяные люди очень легко ведутся на оскорбление, всякому это известно! — управитель замка Мон-Марсель решил обезопасить себя уже навеки. Убрав после ужина недоеденную ветчину, он вышел из замка вслед за кюре, догнал его и следовал за ним довольно долго, до самого берега реки. Наконец-то оказавшись в достаточно безлюдном месте, убийца накинул несчастному священнику на горло веревку — как вы это сделали, Арнаут, подошли сзади? — и задушил его, после чего сбросил труп в реку. Слишком долго возиться с телом и как следует спрятать его у вас не было времени, потому что в замке вас могли хватиться. План же убийства, как очевидно, явился к вам спонтанно и был исполнен с помощью подручных средств… Где вы взяли веревку? Очевидно, подобрали у себя же на дворе, взяли в одном из сараев, отвязали от собачьей конуры, наконец. Вполне возможно, что именно веревка и подсказала вам, что именно вы хотите учинить над несчастным священником, а по выходе из замка у вас еще не было твердого намерения совершить смертный грех. Может быть, вы хотели попросту догнать отца Джулиана и попробовать говорить с ним, убедить его не давать показаний против вас, уговорить, подкупить… Но веревка, сестра той самой, на которой повесился Иуда, послужила орудием дьявола и своим видом подсказала, что от священника можно избавиться раз и навсегда. Скажите, я верно сужу о вас, считая вас не преднамеренным убийцей? Ведь во время ужина вы еще не собирались убивать?

— Нет, — серыми губами выговорил рыцарь Арнаут. Брат Аймер, выходя из ступора и вспоминая об обязанностях секретаря, взялся за перо. — Не хотел я, видит Бог… Дьявол попутал. Я хотел его убрать куда подальше… Тогда… Из-за стола, из замка… Потом подумал, что зря я его обидел, теперь он еще больше разозлится, если не забудет… А ведь не забудет…

— Из замка есть другой выход?

— Есть… Я не хотел, чтобы франки на дворе… Чтобы кто-нибудь… Там чулан по пути, с окороками, был открыт, я ветчину относил…

— Так это веревка от окороков, — кивнул отец Гальярд. — Я мог бы узнать правду еще раньше, если бы осмотрел замок сразу по приезде. Скажите, эн Арнаут, что же такого страшного знал о вас несчастный священник, если поплатился за это жизнью? Вы не еретик, и насколько я понимаю в таких вещах, никогда еретиком не были. Тогда кто же вы? Файдит, скрывающийся от светских властей? Убийца? Церковный тать?

— Никогда в жизни Церкви не причинил вреда, — все теми же каменными губами ответствовал рыцарь Арнаут. — Я… я… никогда рук не марал. Ни святотатством, ни…

Глаза его как-то странно менялись, дрожали; у Гальярда даже мелькнула мысль — не держаться ли поближе к Аймеру, с Арнаутом все дурно, он может и броситься, скажем, душить инквизитора… Бывали и такие случаи в долгой Гальярдовой практике. А франкские сержанты все-таки далеко.

В следующий миг со сдавленным вскриком рыцарь и впрямь бросился — но не на кого-то из людей: он в слезах повергся на каменный пол собственной главной залы.

— Отец мой Франсуа, отец Гальярд, простите Христа ради, — в приоткрытую дверь просунулась светлая голова Люсьена. — Тут Ролан пришел, говорит, новости важные для вас… — Люсьен запнулся, увидев рыдающего Арнаута на полу, замерших над ним троих монахов — и перекрестился от изумления.

Арнаута не сразу удалось утишить. Он упорно не желал вставать с пола, когда же наконец поднялся на колени, принялся бить себя в грудь, отвешивая такие удары, что рассадил костяшки пальцев о собственный нагрудный крест. Раскаяние его казалось вполне искренним: рыцарь, которому уже некуда было дальше падать в собственном унижении, кричал, что хочет в тюрьму, хочет на графский суд, потому что запятнал свою честь и руки. Брату Гальярду пришлось выплеснуть ему на голову остатки воды из кувшина… кувшина, который так удивительно помог ему вспомнить нечто, мучившее с первого же дня в Мон-Марселе. Когда Арнаут де Тиньяк был худо-бедно успокоен и препровожден наверх, во временную тюрьму собственной опочивальни, франкский сержант Ролан наконец сообщил монахам, что хотел. А именно — что трое из его людей на разных тропах, ведущих от деревни, сегодня встречали Бермона ткача, который вроде как прогуливался по скалам. Улиток, понимаете ли, искал, да все по кромке леса, и на франков весьма недружелюбно поглядывал.