Антон Дубинин - Катарское сокровище

— А что ж вы баранинку-то не едите, отцы дорогие? — сам Бермон подцепил кусок копченья деревянной вилкой и разом отправил в рот, огромный, как пещера. Белые зубы заработали с молодецкой силой. — Слава Богу, не пятница, можно и мяском себя побаловать… честным христианам.

Вроде бы хорошие все, правильные слова говорил мон-марсельский ткач. Однако и Аймер, и Гальярд могли бы поклясться, что он издевается над ними — издевается каждой фразой, и веселой улыбкой, и самим «правоверным» мясным угощением, расставленным по нарядной белой скатерти. Небось и свои катарские пирушки за этим же столом, с этой же скатертью справляли… Интересно, не «благословенным» ли хлебом нас ради смеху потчуют? Надеются, может, что доминиканские глотки от него изнутри обгорят?

Аймер старался не заводиться особенно. Ecclesia de internis non judicat, вот заклинание и девиз сегодняшнего обеда. «Церковь не судит внутреннее». Каким бы гнусным ни казался Бермон-ткач, как бы много против него не свидетельствовали — считай, ни одного протокола без его имени не обошлось — все равно, пока он открыто не отвергает учения Церкви, пока не пойман с поличным — никакой он для них не еретик, а брат-католик, часть потенциальной паствы. Этот ведь и присягнет ложно, не почешется, грустил Аймер; вот оно, настоящее мировое зло — с сияющей улыбкой налжет под присягой о чем угодно, чтобы шкуру уберечь, а только инквизиция за порог — опять примется за свое, хохоча над попами у них же за спиной… И самое грустное, что весь катарский клир только похвалит верного сына за такое его предусмотрительное поведение. Помогающее, понимаете ли, «гонимой истинной церкви» выживать в юдоли слез…

— Баранинка — это неплохо, сын мой, — брат Гальярд невозмутимо накручивал на ложку пучок желтых макарон. — Да только мы к вам не мясом лакомиться пришли, не разорять ваше скромное хозяйство. Мы поговорить желали, с домочадцами повидаться. И неловко как-то за столом сидеть, если в кухне и лоб перекрестить не на что…

Бермон бросил быстрый взгляд на пустой гвоздик на стене. Улыбка его ни на миг не потускнела.

— Ах ты, незадача. Жена, глупая баба, паутину смахивала — да, видно, Распятие сняла, чтобы не задеть невзначай, не выказать, понимаете, непочтения. Жена! — рявкнул он в сторону двери сразу изменившимся голосом. — Росса! Ты куда, дурища, крест-то настенный задевала? И вино тащи! Перед такими гостями меня позоришь!

Супруга его, было появившаяся в дверях по первому же оклику, тут же исчезла, как сбрызнутое святой водой дурное видение; но совсем скоро появилась вновь, одной рукой прижимая к боку тяжелый запотевший кувшин, а другой вознеся перед собой, как в процессии в канун Вознесения, небольшое деревянное Распятие. Тихая, как мышка, завозилась у стены, прилаживая крест на место. Кувшин она все так же держала одной рукой, изогнувшись под его тяжестью, но велеречивый супруг и не подумал ей помочь.

Аймер не выдержал, поднялся, чтобы принять у нее тяжесть — и напрасно: бедная женщина, видно, непривычная к помощи, от неожиданности выронила ношу с тихим вскриком. Аймер поймал кувшин уже в пальце от пола, испустив притом не слишком-то монашеский возглас; брат Гальярд опустил глаза, притворился, что не слыхал.

— Вот же дура ты, баба, — вскинулся было любезный хозяин дома. Однако мгновенно умерил свой гнев при гостях, вонзил нож в запечатанное горлышко кувшина. — Попробуйте, отцы, и винца трехлетнего, из Акса торговка возит. И простите жену мою благоверную — не слишком она ловкая женщина, что поделаешь, не всех Господь щедро одаривает, есть и убогие…

— А присели бы вы с нами, голубушка, довольно хлопотать, — приветливо предложил Гальярд. Росса вскинула глаза на мужа, будто ожидая разрешения. Тот неохотно кивнул.

— Садись, садись, жена, отдохни. Да куда к святым отцам на лавку пристроилась? Место тебе рядом с законным мужем!

Теперь, когда Росса сидела напротив них, а не беспрестанно возилась с чем-то, опустив голову — брат Гальярд мог ее недурно разглядеть. Он старался не смотреть на нее прямо, чтобы не смущать — но и скользнув по ней взглядом, монах заметил достаточно. Не скрылся от его глаз и заживший желтоватый синяк на скуле — дня три-четыре синяку, не больше… Бедная женщина. Выглядит скорее служанкой, чем хозяйкой. Глаз не поднимает, рта не раскрывает. А ведь судя по всему, еще недавно была весьма хороша собой… И мелкие веснушки по ее остренькому лицу только придавали ей миловидности. И волосы у нее русые, светлые, как у ее сына… даже еще светлее сыновних — это от седины.

Бермон потянулся, демонстративно приласкал супругу, погладив по локтю. Молодого и нетерпеливого Аймера передернуло: ему показалось, что женщина вздрогнула. С ней бы отдельно поговорить, как можно расспрашивать ее при этом живодере? Даже слепому ясно, что муж ее бьет, что она мужа боится. Как же Гальярд, такой умный и всезнающий, решился говорить с ними обоими одновременно?

— Спасибо за трапезу, хозяюшка, готовите вы дай Бог всякому, — Гальярд собрал кусочком хлеба соус с тарелки. На Росса, которую, должно быть, нечасто хвалили в ее собственном доме, смотрела недоверчиво. — Никак не вспомню, видел я вас в церкви или нет? На проповеди заходили?

— Она болела, — вместо жены встрял, разумеется, хозяин дома. — Женская слабость. Баба — это ж сосуд, как говорится, немощный: порой по неделям со двора не выходит. Так я, как нас апостол учит, церковь за нас двоих посещаю и потом супруге все излагаю в подробностях. Учу ее, отцы, по-отечески, коли уж я за нее перед Богом в ответе.

— А ответьте вы мне, сударыня, на такой нескромный вопрос, — по-прежнему обращаясь к ней, продолжил брат Гальярд. Ему стоило немалых усилий не заткнуть ткача каким-нибудь резким словом: удерживало только понимание, что в итоге любая неприятность мужа отзовется на забитой женщине. — Как священнику ответьте, не стыдясь и не скрывая. Неужели вам с супругом, людям еще молодым и крепким, Господь послал только одного сына за столько лет брака?

Бермон приподнял бровь, явно недовольный, что разговаривают с женой в обход его самого. Росса затеребила край скатерти.

— Да, батюшка, Антуан-то, прости Господи… Он еще от первого моего мужа, от Жан-Марселя. Царство ему небесное…

Впервые в этом доме прозвучал ее голос. Считай, шепоток.

— Получается, что у вас с мастером Бермоном и вовсе нет детей? — уточнил Гальярд, кивая сочувственно. Бедная женщина все не понимала, куда он клонит. Зато, бьюсь об заклад, отлично понимал Бермон.

— Еще, батюшка, была девчоночка, тоже Жан-Марселево семя, Жакотта… Слабенькая родилась, чудом я ее выходила…

— Дочка с вами живет?

— На кладбище, отцы, уже года три как наша Жакотточка… Как родилась слабенькая, так чудом и до десяти дожила…