Патрик О'Брайан - Фрегат Его Величества Сюрприз

Встревоженный и расстроенный, Этередж исчез в своей каюте, откуда появился вновь в парадном мундире, уже промокшем от пота. Просунув голову в дверь, капитан обратился к доктору с последним увещеванием:

— А вы точно уверены, что не хотите вызвать кого-нибудь другого? Ну очевидца, например, свидетеля нанесенного удара?

— Это не одно и то же, — покачал головой Стивен. — И еще, Этередж, я, конечно, могу рассчитывать на ваше благоразумие?

— О, еще бы, — буркнул Этередж. — Как можно раньше, я полагаю? На рассвете вас устроит?

Пока офицер шел по переходному мостику, до Стивена долетали обрывки фраз: «Упрямец… не слушает доводов рассудка… садовая голова…»

— Что это стряслось с нашим лобстером? — спросил Пуллингс, входя в кают-компанию. — Я его никогда не видел в такой ярости. Может, у него тепловой удар?

— К вечеру он станет намного спокойнее и собраннее.

По возвращении Этередж выглядел успокоившимся, даже почти довольным.

— Ну, у него хотя бы есть порядочные друзья, — заявил он. — Я разговаривал с полковником Берком, из офицеров Компании — весьма достойный джентльмен, то что нужно. Мы остановились на пистолетах, с двадцати шагов. Надеюсь, это подойдет?

— Вполне. Я вам так обязан, Этередж.

— Единственное, что мне осталось, это осмотреть место: мы договорились встретиться после пирушки у Главного судьи, когда станет попрохладнее.

— Ах, не стоит беспокоиться, Этередж, меня устроит любое подходящее место.

— Нет-нет, — нахмурился Этередж. — Не терплю беспорядка в делах такого рода. Даже и без осмотра места все выглядит достаточно странно.

— Вы слишком добры. Я приготовил котелок пунша со льдом, отведайте-ка стаканчик.

— Вы еще и пистолеты приготовили, — кивнул Этередж на открытый ящик. — Рекомендую использовать зернистый порох особо тонкого помола. Впрочем, не мне вам рассказывать про порох и пули. Пунш великолепен: я бы весь котелок выпил.

Стивен вошел в большую каюту.

— Джек, — сказал он. — За несколько недель мы не сыграли и ноты. Что ты скажешь насчет сегодняшнего вечера, если, конечно, ты не слишком занят со своими швартовыми и кабестанами?

— Так ты уже на борту, дружище? — вскричал Джек, отрывая вспыхнувший радостью взор от боцманских отчетов. — У меня для тебя такие новости! Нам предстоит перевозить сокровища, и фрахт полностью освободит меня.

— Что значит фрахт?

— Это значит освобождение от долгов.

— И впрямь хорошие новости. Ха-ха, я так рад за тебя, от всего сердца.

— Вот закончу с отчетами, и все объясню тебе в цифрах. Как уже надоела эта проклятая бумажная работа. У тебя есть на примете какое-нибудь произведение?

— Может быть, до-мажор Боккерини?

— Знаешь, странная вещь — адажио то и дело всплывало у меня в голове уже с час или два, а ведь настроение у меня совсем не меланхоличное. Совсем даже напротив, ха-ха! — Он наканифолил смычок и продолжил. — Стивен, я последовал твоему совету и написал Софи, прося ее прибыть на Мадейру. Каннинг отправит письмо сушей.

Стивен кивнул и улыбнулся, отбил на камертоне нужную ноту и нашел ее у себя на виолончели. Трижды они пробовали ноту, отбивали ритм, следя за смычками друг друга, и выдали превосходную, вдохновенную первую часть произведения.

Все дальше и дальше, теряясь в музыке, блуждая в сладком лабиринте звуков, через надрывное адажио; и далее, не теряя огня, к вдохновенному, волшебному, торжествующему финалу.

— Господи, Стивен, — промолвил Джек, откидываясь в кресле и бережно кладя свою скрипку, — никогда мы еще так здорово не играли.

— Это благородная пьеса. Я преклоняюсь перед этим человеком. Послушай, Джек, у меня тут несколько бумаг, которые я должен тебе вручить — обычное дело. Я дерусь завтра утром с Каннингом, увы.

В одно мгновение между ними словно опустился плотный занавес, делающий невозможным любое общение, кроме официального.

— Кто ваш секундант? — после паузы спросил Джек.

— Этередж.

— Я пойду с вами. Так вот в чем причина этой пальбы на квартердеке, ну конечно. Вы не будете против, если я перемолвлюсь с ним словечком?

— Вовсе нет. Но он ушел к Главному судье; они с полковником Берком собирались осмотреть место после вечеринки. Не переживай за меня, Джек: я к таким вещам привычный — может быть даже более, чем ты, осмелюсь сказать.

— Ах, Стивен, — простонал Джек. — Какое черное завершение такого прекрасного дня.

— Вот здесь мы в Калькутте обычно улаживаем свои дела, — сказал полковник Берк, провожая их через майдан. — Дорога, как видите, идет через Айпурский мост, очень удобно: рядом, а за этими деревьями место получается настолько укромное, что и желать нечего.

— Полковник Берк, — начал Джек. — Насколько мне известно, оскорбление не было нанесено публично. Полагаю, любые приемлемые извинения могли бы покончить с делом. Я очень уважаю вашего принципала, и вовсе не хочу унизить его. Прошу, сделайте все возможное, мой товарищ бьет насмерть.

Берк пристально посмотрел на него.

— Мой тоже, — обиженным тоном ответил он. — В Гайд-Парке он срезал Харлоу словно пташку. Но даже если и не так, это не имеет значения. Он не намерен отступать, уж я-то знаю, иначе бы меня тут не было. Но разумеется, если ваш приятель предпочтет снести удар и подставить другую щеку, я не имею ничего против. Блаженны миротворцы.

Джек овладел собой: шансов пробиться через непроходимую тупость Берка не было почти никаких, но он решил попробовать.

— Каннинг явно был пьян. Простое признание этого факта — в самых общих выражениях — уладит проблему. Этого будет достаточно, а я, если необходимо, готов использовать по такому случаю свою власть.

— Поместите своего товарища под арест, это вы имеет в виду? Ну конечно, у вас, флотских, свои порядки, как я погляжу. Но нас это вряд ли устроит. Я, разумеется, передам ваше сообщение, но не обещаю, что оно к чему-нибудь приведет. Никогда еще не видел принципала, более решительно настроенного уладить разногласия обычным образом. Редкой отваги человек.

В своем дневнике Стивен писал:

«В большинстве случаев мемуарист уверен, что обращается к самому себе в будущем, но настоящей вершиной мемуаристики является беспристрастность, чему сей дневник может послужить доказательством. Почему же завтрашняя дуэль так беспокоит меня? Мне приходилось драться много, много раз. Моя рука не так верна, как прежде, это так, и с возрастом я неуклонно теряю то совершенно нелогичное, но глубоко укоренившееся представление о собственном бессмертии; но истинная причина в том, что я могу столь многое потерять. Я дерусь с Каннингом, и, судя по всему, это неизбежно, но как глубоко я сожалею об этом! Я не чувствую злобы к нему, и уверен, что хотя в нынешнем запале, порожденном поруганной страстью, стыдом и разочарованием противник, без сомнения, постарается убить меня, он тоже не чувствует злобы ко мне, рассматривая меня лишь в качестве катализатора своего несчастья. Я же намерен, со своей стороны, sub Deo [54] С помощью Божией (лат.) , прострелить ему руку, не более. Добрейший мистер Уайт назвал бы мое sub Deo величайшим богохульством, и меня обуревает искушение высказать несколько соображений по этому поводу, но peccavi nimis cogitatione, verbo, et opera [55] Грешен тяжко словами, делами и помышлением (лат.) . Мне нужно найти своего духовника и тихо отойти ко сну; сон — вот что мне нужно, покойный, безмятежный сон».