Ив Жего - 1661

Франсуа д'Орбэ сел напротив ночного гостя, посмотрел ему прямо в глаза и прибавил:

— Думаю, действовать нужно этим летом, не позже, как только получим свитки и ключ, чтобы их прочесть. Впрочем, без риска не обойтись. А ты как считаешь?

— Тебе судить, Франсуа, — мягко ответил Джакомо. — Но сначала постарайся добыть формулу. И для этого, — добавил он, — тебе, думаю, придется отправиться в Лондон. Все остальное обсуди с Никола — разрешаю.

У Д'Орбэ отлегло от сердца.

— Я ждал, что ты так скажешь. И если совсем начистоту, почтовые лошади уже заложены до самого Кале. Так что я отправлюсь немедленно. Хоть это и против правил безопасности, но игра стоит свеч.

Великий хранитель Тайны кивнул и едва заметно улыбнулся. Взяв д'Орбэ за обе руки, он крепко их пожал, встал и потянулся за плащом.

— Я пробуду здесь еще пару дней. Прения в Сорбонне и частная консультация. Так что мое появление в Париже никого не удивит.

Через шесть часов, не успели первые проблески зари осветить каменный двор, еще не обсохший после пролившегося накануне дождя, Франсуа д'Орбэ спустился по лестнице в полном дорожном облачении. Миновав переднюю, он подумал о крошках, спавших за дверью, и прибавил шагу.

Последние лучи солнца меркли над лесом, освещая редкими розоватыми отсветами лишь пышные облака на горизонте. Через окошко безымянной кареты, прибывшей за нею на окраину Сен-Жерменского предместья, Луиза де Лавальер, точно зачарованная, любовалась этим зрелищем. Стараясь унять дрожь в руках, она наслаждалась закатом всю дорогу из Медона до заболоченной долины, где приютился версальский охотничий домик. Когда за поворотом показалось прямоугольное приземистое строение, лицо девушки омрачилось.

— А я-то думала, он большой, — прошептала она.

Луиза почувствовала, как от столь дерзких слов на лице выступила краска. Перед глазами возникло лицо короля — дивный образ ее девичьих грез с того дня, как две недели назад она в церемониальной суете была представлена его величеству и получила от него записку, на которую не посмела ответить, затем — вторую, третью… и так до тех пор, пока не вскрыла последнюю, настоятельно требовавшую свидания. «Сегодня я буду охотиться в Версале и смею надеяться, что вы соблаговолите составить мне компанию в этом прибежище, которое я унаследовал от отца и люблю совершенно особенной любовью; там же мы с вами могли бы и отужинать. Если вы решите оказать мне эту милость, будьте в пять часов на окраине Сен-Жерменского аббатства, где вас будет ждать экипаж. Я не нуждаюсь в срочном ответе и не смею просить вашего согласия, когда простого «может быть» вполне довольно, чтобы наполнить мое сердце надеждой…» — пятый раз повторяла она про себя строки из последнего послания. Все, даже отсутствие подписи, трогало ее, волновало и радовало, обещая необыкновенное романтическое приключение. При этом, однако, она не могла избавиться от угрызений совести, оттого что ни словом не обмолвилась об этих письмах Габриелю. Впрочем, последнее время Луизе казалось, что его что-то гнетет и заставляет держаться отстраненно, а на ее вопросы о причинах резкой перемены он решительно отказывался отвечать.

Последний толчок — и карета остановилась у въезда в небольшую кипарисовую аллею, вернув девушку к действительности. Спускаясь с подножки, Луиза заметила, что уже наступила ночь.

— Осторожней, сударыня, земля здесь неровная, — сказал лакей, освещавший ей дорогу.

От холода ее пронзила дрожь, и она набросила на голову меховую пелерину. В свете фонаря в дальнем конце аллеи проступили очертания охотничьего домика. Ступив на грунтовую дорожку, Луиза будто вернулась в свои детские грезы, когда ей чудилось, что она вот так же идет навстречу прекрасному принцу, готовому избавить ее от тягот провинциальной анжуйской жизни и унести далеко от родного дома и от гнетущей действительности, полной тоски, которую она если с кем и делила, то лишь со своим верным другом Габриелем…

— Ты же мальчик, — говорила ему она, — и можешь идти куда глаза глядят, можешь отправиться на войну или стать пиратом… А мне и ждать-то нечего.

Как она плакала, когда однажды он исчез без следа!..

Домик был сложен из ровных рядов красного кирпича вперемешку с белым камнем из ближайших каменоломен.

— Боже мой, как далеко Амбуаз, — прошептала Луиза, ступив на мощеную площадку перед крыльцом.

Охота не удалась. Облава продолжалась весь день, но годовалый олень ускользнул, будто вдосталь наигравшись с людьми, лошадьми и собаками, вконец их измотав и не оставив охотникам ничего, кроме горечи утраты. Рассерженный таким исходом, король бросил товарищей и, вымещая свой гнев на коне, погнал его во весь опор через подлесок, полого спускавшийся в долину. Мушкетеров, едва поспевавших за ним, он спровадил за ворота охотничьего домика, приказав им немедленно прислать за ним карету, а пока оставить одного. Прибывший экипаж уехал через некоторое время вместе с кортежем, правда, без короля — Людовик XIV тайком проскользнул в охотничий домик и поднялся к себе в покои на втором этаже. Прошел час, но гнев короля почти не убавился. Людовик XIV так и остался в охотничьем облачении — снял только кожаную перевязь, надел домашний пурпурный шелковый камзол, после того как обмылся до пояса холодной водой, и принялся мерить шагами кабинет, со скрипом ступая по паркету. Услышав через какое-то время скрежет колес кареты и лошадиное ржание, он подошел к окну, откуда открывался вид на лес, вплотную подступавший к аллее, что вела к потайному входу в домик. Прищурившись, чтобы лучше видеть, король разглядел во тьме светлое пятно — платье Луизы. Она приближалась быстрым шагом, чуть подобрав юбки, отчего казалось, будто девушка не идет по земле, а плывет над нею. Подойдя к домику, Луиза подняла взгляд, и король улыбнулся ей в надежде, что она его заметила. Людовик поймал себя на том, что любуется дивной тонкой шеей, узким лицом и большими ясными глазами. Когда Луиза поднялась на крыльцо, король Франции направился ей навстречу и, выходя из кабинета, машинально глянул в зеркало. Он увидел отражение двадцатитрехлетнего юноши с пламенным взором, в котором уже почти не осталось гнева.

Король вытер губы, отпил глоток вина и поднял глаза на Луизу.

— Как вам перепела? А вино? Оно с вужойских виноградников. Господин Конде оказал мне милость, прислав несколько ящиков, когда я имел слабость признаться, что оно мне по вкусу. Однако вы совсем не едите, — прибавил он, накладывая себе в тарелку одно из многочисленных кушаний, расставленных на столе, накрытом белоснежной скатертью.