Генрих Майер - Дочь оружейника

– Скоро; разве ты устала? Дай, я понесу тебя.

И, не дождавшись ответа, он быстро схватил на руки драгоценную ношу и почти побежал с ней по дороге, зная, что это может быть последние счастливые минуты его жизни.

Мария не сопротивлялась, только чудные ее глаза обратились к небу, на котором разлилась заря, и она тихо шептала молитву, чтобы Бог спас ее от собственного сердца. Перед страстным Перолио девушка была смелее и хладнокровнее, и готова была защищаться, но каждое слово Франка трогала ее и лишало всех сил. Она предвидела, что если путешествие их продлится, оба они погибнут, и им нельзя уже будет вернуться к отцу. В эту минуту даже скитальческая жизнь с Франком казалась ей раем, и она готова была для него забыть все. Но мысль о Боге, о матери, строгие правила, внушенные ей патером ван Эмсом, удержали ее на краю бездны; молитва подкрепила ее и она сказала Франку:

– Отпусти меня, брат, я могу идти сама… притом уже светло, могут встретиться люди.

– Так что же? Нас здесь никто не знает, позволь мне донести тебя до гостиницы.

– Нет, Франк, ты забываешь наш уговор, нам навстречу идет какой-то человек; ради Бога, оставь меня.

Франк опустил на землю Марию, проклиная в душе раннего путешественника, но в эту минуту она вскрикнула и побежала вперед, как безумная. Хотя путешественник был еще далеко и шел с опущенной головой, но молодая девушка скорее сердцем, чем глазами узнала своего отца и бросилась к нему навстречу. Скоро и Франк узнал Вальтера и подошел к нему в ту минуту, как Мария от радости лишилась чувств. К счастью, трактир был уже в нескольких шагах и ее перенесли туда. Обморок был не продолжителен и, раскрыв глаза, Мария опять бросилась обнимать отца, рассказывая ему несвязно, как ее спасли Франк и Жуанита, и как она счастлива, что опять увидится с доброй матушкой.

При этих словах Вальтер и Франк переглянулись, потому что ни один не хотел решиться объявить ей о смерти матери. Заметив печальное выражение отца, Мария вдруг страшно побледнела, прижала руки к сильно бьющемуся сердцу и сказала раздирающим голосом:

– Боже! Какое испытание! Батюшка, отчего вы мне ничего не говорите о матушке. Где она? Что с ней?

Вальтер зарыдал, закрыв лицо руками, а Франк сказал со слезами:

– Матушка молится за нас на небе. Будь тверда, Мария… тебе надобно утешать отца.

Но Мария оставалась неподвижна и бледна как статуя. Она не могла плакать, а между тем страдала так сильно, что жаль было смотреть на нее. Вальтер, забыв собственное горе, бросился к ней.

– Опомнись, Мария… молись. Марта, умирая, благословила тебя; она приказала тебе жить…

– Я буду… жить… для вас… – прошептала бедная девушка, измученная столькими волнениями. Удивительно, как она могла перенести столько горя, привыкшая к тихой домашней жизни, к семейным радостям. Если бы год тому назад, кто-нибудь сказал ей, что она будет героиней стольких приключений, что ее будут несколько раз похищать, что она убежит ночью и будет скитаться по дорогам, – она приняла бы все это за страшный сон. Но смерть любимой матери поразила ее более преступных покушений Перолио. Она не лишилась чувств, не рыдала, но, казалось, в ней замерла жизнь, и она превратилась в автомат. Это положение более всего пугало Вальтера, который вспомнил, что после разлуки с дочерью Марта не плакала и не жаловалась, но угасла молча. Нельзя было и думать о немедленном отъезде, потому что Мария была очень слаба, и потому, поручив ее заботам хозяйки гостиницы, женщины доброй и молчаливой, Вальтер вышел с Франком в соседнюю комнату и сказал:

– Радость и горе – вот наша жизнь! Что, если Мария не перенесет этого удара?

– Она так молода, батюшка, она поправится, – заметил Франк, садясь подле оружейника.

Оба они были измучены дальней ходьбой, и отдохновение было им необходимо, но положение Марии беспокоило их до того, что они не могли уснуть и, приказав подать пива и закуску, продолжала тихо разговаривать. Вальтер расспрашивал о всех подробностях спасения дочери, Жуанита сильно заинтересовала его.

– Надобно отыскать и спасти эту девушку от опасностей, – сказал Вальтер. – Она не раз спасала и твою сестру. Ясно, что она тебя любит.

– Что вы говорите! – вскричал Франк, догадываясь, что оружейник сказал правду.

– Только слепой не заметит этого, – возразил Вальтер, – и ты был бы неблагодарен, если бы не отвечал ей тем же.

Разумеется, молодой человек не рассказал своему воспитателю о последней сцене, когда Жуанита, прощаясь с Франком и Марией, сказала, что они любят друг друга, и оружейнику не могло придти в голову, что бывший его работник может страстно любить свою названную сестру, невесту своего друга. Вальтер продолжал:

– Жаль, что вы не уговорили ее бежать вместе с вами из Утрехта. Там она может попасть в руки изверга Перолио и никто не заступится, не отомстит за бедную девушку. Она сирота, как ты, Франк, она прекрасна и чиста, и даже не цыганка; право, ты хорошо сделаешь, если женишься на ней. Я уверен, что и мессир Шафлер посоветует тебе тоже.

– Вы думаете, батюшка? – спросил Франк рассеянно.

– Разумеется. Разве сам он не доказал, как пренебрегает предрассудками. Он дворянин, полководец, любимец епископа и женится на простой мещанке, когда мог выбирать между дочерями вельмож, а ты, хоть и лейтенант его, но можешь, не унижая своего звания, жениться на бедной девушке, которой обязан жизнью и честью своей сестры.

– Это правда, – проговорил в смущении молодой человек, – я ей многим обязан… но я не думал о женитьбе.

– Да теперь еще рано и думать. Надобно прежде найти средство вызвать Жуаниту к нам.

– Но мне хотелось бы прежде довести Марию до безопасного места.

– Об этом не беспокойся. Со мной Марии ничего бояться. Я подожду ее выздоровления и отвезу ее к Шафлеру. Пусть он решает, что делать.

– Так вы хотите, чтобы я опять шел в Утрехт и искал Жуаниту?

– Нет, я тебе ничего не приказываю и даже не могу советовать. Старый Ральф имеет над тобой больше власти, потому что следил за тобой с твоего рождения. Он тоже пошел отыскивать тебя и скоро будет здесь.

И оружейник рассказал Франку о последних приключениях бедного старика, который чуть опять не погиб голодной смертью и, несмотря на свою слабость, хотел тотчас же пуститься в путь. Но вероятно Шафлер уговорил его переночевать и отдохнуть.

Вальтер справлялся поминутно о дочери, которая наконец уснула. Но сон ее был тревожный; она была в жару, и странный бред ее пугал отца. Она говорила о Перолио, о матери, призывала Франка и умоляла его избавить ее от ненавистного брака; потом просила прощения у Шафлера и твердила, что пойдет в монастырь.

К утру она однако успокоилась, спала крепко и, проснувшись, сказала отцу: